Книга Телониус Белк - Фил Волокитин

Звенит колокольчик, от грустного звука которого я вдавливаю голову в плечо и прищуриваюсь точно очкастый – откуда такая грусть в колокольчике? Потом поднимаю глаза. Вижу постер Майлса Дэвиса в полный рост. И, вопреки настроению, едва сдерживаюсь, чтобы не засмеяться – уж больно Мопся на Майлса Дэвиса похожа, – как две капли воды, вплоть до одним краем помятой кожаной шляпы.

Но взгляд Ботинка скользит по затянутому в кожу Майлсу, без какого-то ни было скептицизма. Он не видит там Мопси. При виде плаката, он вспоминает какую-тобарабанную дробь и выстукивает её на паспорте в нагрудном кармане. Из-за того, что Ботинок привык выстукивать между делом на чём угодно, выходит довольно громко. Так громко, что с виду настороженный продавец немедленно оборачивается, отставляет кофе в бело-синем как местный автобус стаканчике и с энтузиазмом настраивает кассовый аппарат. Ботинок переносит взгляд с плаката на продавца и продолжает выбивать пульс из своего кармана, не здороваясь. Сбивка наверняка крутая и чувствуется, что слегка фанковая. Сразу видно, что на пороге магазина появился серьёзный профессионал.

Глядя на встревоженного нашим появлением продавца, принимаю серьёзный вид и я тоже. Шутки закончились. Из заднего кармана моего вываливается бумажка. Я сощуриваюсь и пытаюсь прочитать что там написано. Но вместо рекомендаций по выбору мундштука теперь там какой-то знак – больше меньше или равно. Да, именно так. Но Белк говорил, что выбирать надо большее.

– И какой же мундштук будем пробовать? – спрашивает Ботинок.

Продавец, как и все финны лыс, полноват, татуирован и невероятно благожелателен. Правда, как и всем в этих широтах, ему требуется немного времени на разгон. Поэтому благожелательность его была с самого начала приправлена слабым оттенком ленивой, медлительной грации. Но теперь он готов к работе и вовсе не сердится, что не дали ему кофе допить. Настоящий профессионал. А отец, так просто гангстер на пенсии в своей шляпе «Федорино горе», а главное – с хорошим английским языком! Тоже профессионал. Широкого профиля.

Теперь оба этих серьёзных профессионала смотрят в упор на меня. Я понимаю, что пришла пора действовать.

Разворачивая бумажку, я ещё раз надеюсь увидеть уютное послание про морошковый кофе. Но вместо этого вижу знаки и несколько довольно странных картинок ещё. Долго смотрю на них, будто в текст вчитываюсь, и, наконец, понимаю, что хотел от меня Телониус Белк. Мундштук с максимально открытой пастью – вот что. Мундштук, сквозь который видно звёзды, как в телескоп.

Продавец кивает. Есть мундштук с большой пастью. Для альта у него есть всё. Он и сам на альте поигрывает после того как перестал оружием торговать. Влюблён в смертоносный металл и всё такое. А альт из саксофонов – самый смертоносный… Что уже подобрали себе достойный инструмент?

Наверное, Ботинку не очень хочется такое переводить – про смертоносное оружие и всё остальное. А может, боится, что придётся ещё один саксофон покупать. Что с ними потом мне делать – на балконе складировать?

Поэтому Ботинок делает кислую мину и говорит, что инструмент уже есть.

Продавец улыбается. Но всё-таки он слегка озабочен.

– Это большой номер, – переводит Ботинок. – Ты точно уверен что именно он тебе нужен? Ведь для альт-саксофона это настоящий слоновий калибр.

Я утвердительно киваю головой

Продавец что-то вполголоса добавил. Ботинок крякнул, но перевёл:

– Типа хорватской ручной пушки. Затвор на один патрон. Ты из него стрелять собрался, дядя Шарик?

– Да, – твёрдо говорю я.

Это саксофон и я собираюсь стрелять из него как из пушки. Хорватский он или ещё какой – мне не интересно.

– Средняя камера подойдёт? А, старик? – вполголоса продолжает переводить Ботинок.

Куда там! Самая большая! Самая пресамая!

Во мне просыпается непонятно откуда взявшаяся жадность. Но продавец всё-таки рекомендует брать мундштук со средней камерой. Я упираюсь, показываю на бумажку, которую написал Белк – ту самую, где только что загорелся знак «больше». Отчаяно жестикулируя, отец ведёт разговор с продавцом. И на бумажке вдруг отчётливо проступают буквы, складывающиеся в … дайте ка поближе посмотреть.. да, так я думал. На бумажке написано «Отвяжитесь».

Хорошо. Пусть будет самый большой номер и средняя камера.

Но пусть тогда будут и самые тяжёлые трости. Так, чтобы я почувствовал, что всё – караул.

Продавец сурово добавляет:

– Студент ямаха – ноу… – и быстро рисует саксофон, раздербаненный на четыре части.

И повторяет, на этот раз специально для меня. И чтобы вдруг без испорченного телефона – отца уже не переспрашивает. Как будто продаёт велосипед и боится, что попаду на нём в аварию. На современный саксофон такой мундштук не пойдёт.

Он открывает пошире рот, тянет букву «О», как недавно это делали финские девчонки на рождество, но тут же затыкает со всего размаху ладошкой. Как я тогда снежком. Он что видел? Я непонимающе верчу головой.

Тогда он берёт из под стола старый, ржавый и показывает на пластинку Паркера, где хорошо виден его саксофон.– вот такой надо. Показывает на пупочку у того и на пупочку у того. Оркестровый? Это я уже и так знаю. Короче, выбор мундштука – дело серьёзное.

С неправильным мундштуком, если и будет «О», то тебя сразу заткнут. Как снежком. И правильно сделают.

– У тебя случайно не Ямаха? – уточняет Ботинок, хотя и сам знает, какого динозавра он с собой приволок. Поржавее только что вытащенного из под прилавка!

– Не Ямаха, – вспоминаю я и тычу пальцем в то, что висит у меня за спиной. – У меня Олдс Амбассадор. Такой же старый и ржавый.

Название модели я стараюсь произнести погромче. Красивое слово – Олдс Амбассадор…

Вопросов больше не возникает. И продавец отводит меня в помещение для того, чтобы я смог там вдоволь поиграть. Я со скрипом насаживаю на саксофонную шею мундштук и понимаю, что пробку придется переклеивать.

Оооо!

Я жду снежка.

Но вместо снежка – радость. Мне достаточно пары минут, чтобы понять что мундштук это – мой. И снова грустная новость. Играть на нём я всё ещё не умею. И вряд ли когда нибудь научусь.

Зато теперь я хоть понимаю что требуется от меня, чтобы высечь звук альт саксофона по настоящему. А раньше только вокруг, да около ходил! Да, при такой конструкции мундштука в него можно только бить. Бить, бить и ещё раз бить. Другого языка этот мундштук не понимает. Бить в него как в барабан при помощи языка и сжатого воздуха. И чем сильнее удар, тем сложнее будет не вылететь из седла на отдаче.

Но, сразу же, звук – выше крыши. Не такой, как у Майлса, не такой как у всех этих пустопорожних безголосых стиляг с подземного перехода на Невском проспекте. А именно тот, что мне нужен – орущий, необъезженный, бугристый, точно у Долфи… как самый крупный наждак, невыносимо тоскливый, отзывающийся битым стеклом… и куча других обидных эпитетов! Холодное оружие, а не звук. Всё ясно. Я порву губу, сломаю зубы, но всё-таки буду дуть именно в этот мундштук всю жизнь. И больше меня ничего не интересует.