Книга Свидетель - Галина Манукян

Закрыв лицо ладонями, я прислушивалась к себе: во мне скопилось много всего, но не равнодушие. Я окончательно запуталась. И в сознание снова проник Матхурава.

* * *

Ювелир уже собрался закрывать лавку, когда на пороге показался крупный смуглолицый мужчина, чуть постарше него, в запыленном понизу дхоти и грубых сандалиях. Судя по намотанной вместо тюрбана тряпке на голове, бедной одежде и сильным грубым рукам, это был обычный крестьянин. Матхурава прищурился и хотел выгнать посетителя: такой точно и рупии не потратит на драгоценности. Но тот, робко покачивая головой и протягивая натруженную ладонь, сказал:

— Приветствую тебя, о господин! Удели мне минуту, прошу тебя! Я издалека. Весь день спрашивал в городе, на рынке, там и сям, кто такой будет большой мастер по золоту. Люди послали меня к тебе, говоря, что нет лучше знатока в Паталипутре. Есть у меня важный вопрос.

Матхурава приосанился и провел пальцем по усам — похвалу он любил. Даже от такого ничтожного бедняка она была приятна. Что же он, мастер своего дела, не подарит минуту страннику?

— Слушаю тебя, уважаемый.

— Сейчас.

Крестьянин выглянул на улицу, подманивая кого-то, и вернулся в компании со вторым худым земледельцем с карими глазами навыкате и ярко-красным от бетеля ртом. Беспрестанно жуя, словно корова, которую недавно Ашока объявил священной и непригодной в пищу, спутник крестьянина вытаращился на хозяина лавки и то ли кивнул непонятно чему, то ли поздоровался так странно. Матхураве смутно показалось, что этого тощего он уже где-то видел.

Раскланиваясь и благодаря за проявленную доброту, первый шудра принялся возиться в поясе и, наконец, извлек на свет подвеску в виде солнца с вкраплением из хризопраза. Это было ничем особым, в общем-то, не примечательное украшение, кроме того, что изготовлено оно было самим Матхуравой.

— Что скажешь, кто делал это? — спросил крестьянин, показывая подвеску в мозолистых пальцах с грязными широкими ногтями.

У ювелира пересохло во рту — именно эту брошь он потерял вместе с тюрбаном у источника в лесу, когда похищал красавицу Сону. Но Матхурава тут же взял себя в руки и небрежно бросил:

— Не могу тебе сказать, уважаемый. Такие безделицы нравятся всем подряд, стоят недорого, потому их и делают повсюду: от Паталипутры до самой Калинги. Так что извини, не помогу тебе. И задерживать тебя не буду.

Робкое выражение исчезло с лица оборванца, глаза сделались злыми и едкими. Он сжал ладонь, пряча брошь, и заявил:

— Не знаешь, господин ювелир? А на клеймо взглянуть не желаешь?

Ювелир похолодел. Проклиная тщеславную привычку отмечать все изделия обвитым воздушным перышком крошечным «К» на языке маурьев — по заглавной букве его семейного имени «Капур», он взъярился:

— Так ты на вежливость отвечаешь, ничтожный?! Убирайся! Не отнимай мое время!

— Куда же ты торопишься? — стиснул зубы крестьянин, страшно меняясь лицом и голосом. — Уж не к моей ли невесте, которую ты похитил в день перед свадьбой? А раздал ли ты за нее дары общине?! Заплатил ли, как я, ее отцу дакшину[8]?! Говори, презренный!

— Что за бред ты несешь, чужестранец?! Как ты смеешь так говорить с тем, кто выше тебя по варне?! Вон пошел! Оба пошли! — гневался ювелир.

На крики выскочил из мастерской Радж с мечом в руках. При виде оружия крестьяне попятились, но у самого выхода смуглолицый проскрежетал с ненавистью:

— Я тебя выведу на чистую воду, ювелир! Я не только к дхарма-махаматрам[9], я к самому царю за правдой пойду! Ты получишь свое, злодей! Презренный вор!

Чужаки выбежали на улицу, задев головами колокольчик на входе.

— В чем дело, брат? — спросил недоумевающий Радж.

Матхурава не ответил. В уме его мгновенно пронеслись страшные мысли о том, что Сону отнимут и вернут в руки этого мужлана с черным от солнца лицом[10], или хуже того, посчитают, что обесчещенной девушке — одна дорога — стать проституткой. Продадут или заставят отрабатывать сумму дакшины. В этот момент ювелир совсем не думал о собственном позоре. Сердце его зашлось в негодовании и панике.

Не помня себя, Матхурава выхватил меч из рук брата и бросился вслед за крестьянами. Он лучше заплатит за убийство штраф в десять, а то и во всю сотню коров, чем позволит кому-нибудь дотронуться до его Соны!

Крестьяне были уже в конце квартала. Сжимая в руке меч, Матхурава бежал и не видел никого и ничего, кроме смуглых спин чужаков. Он быстро настиг их. С разбегу, ударом под колени сбил с ног худого. Схватив за плечо, рванул на себя оскорбленного жениха Соны и насадил на острие клинка его голый живот. Тот, выпучив глаза, захрипел, забулькал кровью. Не выпуская, Матхурава неистово кричал ему в лицо:

— Моя она, только моя! Моя! Моя, понял?!

Кто-то позади принялся вырывать оружие и оттягивать безумца. Но тот не слишком понимая, что творит, исступленно принялся отбиваться и размахивать мечом. Кто-то охнул и просел. Раздались вопли, вскрики и стоны. Толпа, представляющаяся сейчас Матхураве единым смазанным пятном белых и цветных одежд, тюрбанов и смуглых лиц, расступилась.

Ювелир бросил взгляд на истекающего кровью соперника и, тяжело дыша, ринулся к дому — убедиться, что Сона еще там, что она и, правда, его. И ничья больше!

* * *

Дверь раскрылась нараспашку, ручка хлопнула о стену. Дрожа от нахлынувших воспоминаний, от ужасного запаха крови, от пульсирующего в висках страха и заходящегося в только что пережитом аффекте сердца, я вернулась в реальность.

Послышался фривольный смех, щелчок и вдруг громкое женское:

— Ой! Ты кто?

— Да, ты чего тут делаешь? — вторил ей сиплый мужской голос, активно сопя и выпуская в помещение смачные алкогольные пары.

Я растерялась, с трудом извлекая себя нынешнюю из обезумевшего Матхуравы.

— Ты глухая, что ли? — с нажимом спросил парень.

И я пробормотала, свешивая с кушетки ноги:

— Дед разрешил. Я тут ночую.

— Ежовый корнеплод! — пробурчал сиплый. — Хоть бы нам сказал чего! Ну, мы ненадолго, прогуляйся минуток десять.

— Десять?! — возмутилась девица.