Книга Проклятие семьи Пальмизано - Рафел Надал

Никто еще не успел осознать услышанное, как сообщение закончилось. Снова зазвучал «Королевский марш». Воздух в гостиной вдруг настолько разредился, что стало трудно дышать. Собравшиеся в растерянности переглядывались. Никто из них не предрекал конца дуче, и никто его не ожидал. Анджело Конвертини на нетвердых ногах прошел через комнату и упал без сил в свое ушастое кресло. Прошло несколько бесконечных минут, и он первым заговорил:

– Что король хотел этим сказать? Он же не прикончил Муссолини?

– Черт, Анджело! Ты иногда не понимаешь очевидного. Все яснее ясного. Король сместил Муссолини и заменил его на Бадольо, – взялся разъяснять ему судовой агент.

– Сместил? Не может быть. Он дуче, вождь, который привел нас к величию, – произнес Анджело упавшим голосом.

– К величию? Не говори глупостей. Что мы получили от этой войны? – вступил в разговор фабрикант дверных замков, уже несколько месяцев не получавший крупных заказов. – Наша экономика идет ко дну, наша армия тоже. Союзники в конце концов победят, и когда этот день наступит, мы будем в стане проигравших. Не знаю, где ты усмотрел тут величие.

– Союзники победят? Как это?

– Они наступают на всех фронтах. Сейчас они готовятся к высадке где-то в Европе и, если захотят, вскоре завладеют всей Италией. У американцев прекрасная армия, много лучше, чем двадцать лет назад. Ты что, газет не читаешь? – снова взял слово замочный фабрикант.

– Может быть, без Муссолини Италия выйдет из войны прежде, чем Германия увлечет нас к еще большей катастрофе, – добавил судовой агент, обладавший нюхом на тайные политические замыслы, поскольку вся его жизнь была связана с международными отношениями, а все свободное время он читал газеты половины европейских стран.

– Вы правы. Фашизм был безумной затеей, – заметно волнуясь, вмешался Скарафиле, бывший винодел, позарившийся на обещанные в рамках хлебной кампании субсидии и засеявший пшеницей сотни гектаров бесплодной земли в Альтамуре, от которых не было никакого толку. Но за три или четыре года выращивания зерновых он заработал больше, чем за все предыдущие годы, что разливал лучшее «примитиво» в регионе.

Анджело посмотрел на него с недоверием, поскольку прекрасно помнил, как они стояли рядом на набережной Лунгомаре в Бари в день, когда Муссолини проводил смотр альпийской дивизии. Они были среди почетных гостей как раз напротив «Альберго делле Нацьони», и Анджело своими глазами видел, как восторженно аплодировал Фьоренцо Скарафиле, а затем расталкивал локтями соседей, пробираясь к диктатору, чтобы пожать ему руку.

– Бедный дуче. Я думаю, что человек, благодаря которому мы процветали, достоин большей признательности, – настаивал Анджело, думая о своем сыне Франко и о том, что произойдет с ним, если фашисты потерпят крах.

– Именно так, «процветали» – в прошлом. Сколько ты уже не продаешь ни доски? Впрочем, даже если бы нашелся покупатель, тебе нечего было бы ему предложить, ведь уже три года, как прекратились поставки русской древесины. А лучшие рабочие ушли на фронт. И что, спрашивается, мы должны делать без рабочих рук? – подытожил продавец замков.

И на том дискуссия завершилась, потому что гостиная уже совершенно опустела. Все вдруг заволновались и поспешили домой. Или, может быть, сразу уехать на побережье?.. Господа из Бари могли укрыться в деревеньках на полуострове Гаргано, на его крутых склонах им ничто не угрожало, разве что – изредка – высокая волна. Анджело мог еще поехать к семье в Савеллетри, ожидая, чем кончится борьба за власть в Риме, близость Савеллетри к Беллоротондо позволяла бы ему в случае необходимости бывать на фабрике, оттуда же удобно было управлять поместьями.

Выходившие из клуба заметили, что девушки из борделя тоже погасили лампы и закрыли окна и двери. Если клиенты напуганы, Прекрасной Антонелле не пристало веселиться.

Замешательство, в которое было повергнуто Культурное общество Бари, было обратно пропорционально бурной радости, с которой ту же новость приняли беглецы в Матере. У Витантонио и его товарищей не было радио, так что они не слышали обращения Виктора Эммануила III, но в полночь Рузвельт принес им весть, что Муссолини впал в немилость. Подробности были излишни, это и так была лучшая новость за последние три года.

Viva la libertà[41]

Джованна была уже недалеко от Беллоротондо, но еще не приехала домой, как надеялась тетя. Едва сойдя с поезда в Бари, она попыталась разузнать что-нибудь о Сальваторе. Последнее, что ей было известно, – это что он прибыл в город морем и его сразу задержали и отправили в тюрьму для политических заключенных в Альберобелло, но это были новости полугодовой давности.

Покинув вокзал, Джованна с опозданием на день узнала об ударе, который король нанес Муссолини, – все передовицы утренних газет кричали об этом. В следующие несколько часов она связалась со старинными товарищами по партии и удивилась детской радости, которую антифашисты испытывали в связи с падением дуче. К вечеру, узнав, что самые энергичные из них готовят манифестацию с требованием освободить политических заключенных, она решила задержаться в Бари, а тете отправила телеграмму, что приедет на пару дней позже.

Следующие сорок восемь часов пролетели как один миг. Утром 26 июля Джованна встретилась с некоторыми товарищами по школе и с бывшим университетским преподавателем философии, Фабрицио Канфорой. Также она присутствовала на встрече преподавателей, близких к либерал-социалистическому движению. Ей передалась заразительная радость бывших товарищей, но вскоре она поняла, что смотрит на них словно издалека, как будто они актеры на сцене, а она наблюдает за ними из партера. Бегство из Барселоны и жизнь в лагерях беженцев на юге Франции сделали ее недоверчивой. «Свобода», «мир» и «справедливость» – это были красивые слова, но в реальной жизни значение имело лишь то, что помогает выжить; порой было достаточно просто лечь спать с надеждой, что наутро ты снова откроешь глаза.

Назавтра она вместе с манифестантами прошла по центральным улицам Бари и, отставив скептицизм, со всеми кричала Viva la libertà! Их собралось немногим больше двухсот человек – студенты, преподаватели и рабочие. Они прошли по Виа-Спарано, выкрикивая лозунги в поддержку заключенных, но когда пересекли площадь Умберто и уже выходили на Виа-Никколо-дель-Арка, около кинотеатра путь им преградил отряд солдат. Шествие остановилось как раз под окнами местного отделения Национальной фашистской партии. Когда офицер скомандовал: «Заряжай!» – Джованна подумала, что он не в себе, но тут же поняла, что солдаты повинуются приказу и заряжают оружие. Они готовились стрелять. Девушка глазам своим не верила.

Трудности, пережитые за три года на юге Франции, развили у Джованны особый инстинкт, проявлявшийся в минуты неожиданной опасности. Ее внимание привлекло подозрительное движение в здании фашистской партии, она подняла глаза и увидела в окнах вооруженных людей. Встревожившись, она уже хотела было предупредить товарищей об опасности, призвать их спасаться из ловушки бегством, но тут заметила знакомую фигуру. Джованна остолбенела: кузен Франко, прячась за ставней, давал указания крупному мужчине, высунувшемуся на улицу с ружьем. Она ошарашенно смотрела на них, пока не услышала приказ офицера: «Пли!»