Книга Проходные дворы - Эдуард Хруцкий

— Помни, пацан, когда сам станешь обносить квартиры, никогда не бери никаких вещей, только деньги и все похожее на золото. Понял?

Боря Кулябин понял. И никогда не брал в квартирах ничего лишнего.

Так они промышляли несколько месяцев, до летней жары. А потом Борис впервые залез в форточку и открыл дверь Бесу и Гуле.

— Уходи, — приказал Бес.

И Борис ушел. А вечером получил свою долю.

— Вот, — сказал Бес, передавая ему деньги, — ложись на дно. Жадность фраеров губит. Хорошо поработали, теперь хорошо отдохнем на яхте.

— А где яхта? На Москве-реке? — спроси Борька.

— Нет, пацан, так кабак один среди своих называется.

— А где он?

— На Бакунинской.

Этот ресторан много позже сыграет свою роль в жизни вора-домушника Клеща.

* * *

Бес и Гуля легли на дно. Но Борька считал, что он научился всему и стал «файным» домушником. Он решил начать свое дело. Из старых корешей, которые уже забыли свои воровские подвиги и налегли на учебу, чтобы поступить в Речной техникум, согласился пойти с ним один Чарик.

Метод использовали прежний. Борька залезал в форточку на первом этаже, Чарик стоял на стреме.

Брали по мелочи, так как шли без подвода. Просто искали открытую форточку. А однажды Борис залез в квартиру, взял деньги и несколько колец, открыл дверь, а на пороге стоял хозяин. Здоровенный мужик. Приехали опера. Чарика он не сдал. Пошел по делу один.

Матросская Тишина, суд. Можайская колония для малолеток.

Бес и Гуля не забыли его. И в тюрьму, и в колонию отправили «маляву», что Борька Ян — правильный пацан, твердо стоящий на воровской дороге. В Можайской колонии он кулаками зарабатывал авторитет. На память навсегда осталась синь татуировок. Отсидел он от звонка до звонка.

Вернулся домой, даже осмотреться не успел, как родители определили его в армию. Попал он служить на Северный флот. Служба на эсминце ему понравилась. Братство морское по душе пришлось, работа для настоящих мужчин вызывала у него чувство гордости. Он даже подумывал о том, чтобы связать свою жизнь с флотом, боевыми кораблями, строгой морской дисциплиной. Но разве знает человек, что с ним случиться может.

Корабль вернулся из боевого похода в Североморск. Для пришедших с моря матросов и старшин в Доме офицера организовали вечер танцев. Не хотел Борька туда идти, собирался в экипаж к корешу, чтобы научиться у него играть на гитаре, но уговорили ребята, и он пошел.

Все, как обычно: оркестр, танцы, бойкая девчонка, которую он заклеил. Потанцевали, решили пройтись. Девчонка сбегала в магазин, купила колбасы и бутылку питьевого спирта. Они выпили ее в подъезде. Дальнейшее Борька слабо помнит.

Ночь. Североморск. Пустые улицы и маленький магазин в переулке. Он сбил висячий замок. Вошел в магазин, выпил какого-то красного пойла и отрубился. Его нашли утром спящим в обнимку с ящиком вина. Вот и прощай, море. Здравствуй, северный лесоповал.

Пять лет он валил древесину. На этой далекой зоне был принят в воровское сообщество, получил кликуху «Клещ», на законном основании стал пользоваться «гревом» из общака.

В лагерь попал молодой матрос, думавший связать свою жизнь с морской службой, а вышел настоящий вор, принявший блатной закон.

Через пять лет он приехал в Москву. Но домой не пошел, отлеживался у корешей. Старые подельники, Бес и Гуля, спарились и тянули свой срок в мордовских лагерях. И тогда Борис вспомнил про ресторан под названием «Яхта». У него оставалось немного денег: когда уходил из зоны, получил из общака на первые вольные дни, так что в ресторан было с чем пойти. И ему повезло. В длинном прокуренном зале сразу встретил Витю Глухаря, знаменитого карманника, с которым вместе сидел. Выпили, поговорили.

— Надо тебе к делу прислоняться, — сказал Глухарь, — приходи через два дня, сведу с солидным человеком.

Через два дня Витя подвел его к столу, за которым сидел прекрасно одетый мужик лет пятидесяти. Подвел и исчез, словно растворился в папиросном дыму.

— Садись, Клещ, — сказал солидный, — называй меня Семеном Семеновичем. Хватит без дела ходить, надо в общак деньги сдавать, братьев в зонах греть. О тебе люди хорошие слова говорят. — Семен Семенович достал пачку денег. — Это тебе из общака, на подъем, чтобы на крыло встал. И начинай работать. Завтра в «Пекине» познакомлю тебя с напарницей.

…Ах, Таня, Таня, Танечка! Воровская подруга-наводчица. Красавица, умница, недаром два курса театрального училища окончила.

Работали они просто. Верный человек Семен Семенович говорил, в каком кабаке гулять будут магазинщики или деляги.

Там появлялась Танька и ехала после кабака к деловому домой, оглядывала квартиру. Когда уставший от вина и любви клиент засыпал, находила тайники, а утром уходила, назначив новому другу днем свидание. Приезжала к Борису, рассказывала о схронах и замках, и он шел на дело. Так они грохнули пять квартир. А на шестой…

Учил его Бес:

— Бухой и с бодуна на дело не ходи.

А тут загулял малость. Танька утром приехала, дала наводку, и он решил идти на дело. Похмелился с соседом Жорой Бакланом, оттянувшим срок за хулиганство. И тот упросил взять его с собой.

Все сделали чисто. Клещ взял деньги и ценности, а Баклан коврик прихватил, уж очень приглянулся он ему.

Вышли, начали такси ловить. А вместо него подъехала милицейская «канарейка».

Борис сразу в сторону отошел. Что с него взять. Одет хорошо, в руках ничего нет. А Баклан базарить стал.

— Мой ковер, — подтвердил Боря.

Чей ковер — точно определили на следствии. И опять пятерка. Уехал на строгий режим, как рецидивист, на Урал. И опять от звонка до звонка.

Вернулся — и снова Танька, и снова работа. На этот раз на свободе он прожил долго — целых девять месяцев. Взял семь квартир. Но опера угрозыска тоже не дураки: изучили его почерк и взяли ночью.

И снова пятерка. На этот раз попал он в беспредельную зону, хуже, чем в сучью, — в Кабардино-Балкарию. Сидели там одни кавказцы: чеченцы, дагестанцы, балкарцы. Паханом в зоне был свердловский законник Шипа, но черные не хотели жить по русским законам, приходилось их учить кулаками и заточками. Тяжелый был срок. Словно не в воровское братство он попал, а к нынешним беспределыцикам.

С разрешения пахана Борис получил специальность тракториста. Он мотал четвертый срок. Восемнадцать лет должен был отдать лагерям. В Кабардино-Балкарии он впервые понял, что воровской закон — весьма удобный миф для паханов и законников. Там ему во второй раз предложили «короноваться», получить титул «вора в законе». За него могли сказать авторитетное слово люди по разным зонам. Но он пошел в отказ.

— Смотри, — сказал Шипа, — тебе жить. Решай.

И он решил, откинувшись с зоны, порвать со своим прошлым: слишком уж много грязи и крови видел он в тюрьмах, на этапах, на зонах. К тому же там, в Кабарде, Борис увлекся поэзией. Начал много читать, старался серьезно работать над стихами.