Книга Змей в Эссексе - Сара Перри
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Записка
Я там была! Я видела то же, что и Вы, и чувствовала то же, что и Вы.
Май, и теплая погода манит розы на клумбах расцвести пораньше. Наоми Бэнкс глядит на луну и думает, что тихий дождик и ясные утра — исключительно ее, Наоми, заслуга, но это ее почему-то не радует. Она вспоминает тот вечер на солончаках, когда они заклинали весну, но видит не их с Джоанной руки, простертые над костром, а то неведомое, что таится в реке, ждет своего часа. Она истинная дочь своего отца, никто лучше нее не знает капризы приливов и отливов, как волна перекатывается через песчаную отмель, как течение несет обломанные дубовые сучья. И все равно отныне Блэкуотер внушает ей страх: она больше не плавает в лодке и вовсе обходит причал стороной, словно боится, что тот, кто живет в реке, схватит ее за ногу.
Учительница ругает ее: нельзя быть такой легкомысленной лентяйкой — и в наказание заставляет писать в тетради одну и ту же строчку, но слова расползаются по бумаге, точно мухи. Наоми рисует углем на страницах морского змея с черными крыльями и тупоносой мордой, он щерит на нее пасть. Потом глядит на кожицу между своими пальцами и морщится, вспомнив, как одноклассники впервые заметили это и стали над ней издеваться и как ей было страшно, пока не вмешалась высокая Джоанна, за которой всегда стоял авторитет отца. Наоми поднимает руку и смотрит, как свет выделяет жилки на крошечных перепонках. Она чудовище, урод, и что тут удивительного, если змей ее вычислит, — они ведь, может, с ним сродни. Одно время она даже отказывалась от воды: а вдруг в стакане чешуйки с его хребта?
Как-то вечером по дороге домой Наоми, так и не отыскав отца, бредет мимо раскрытых дверей «Белого зайца». В нос ей бьет запах выпивки, знакомый, как дыхание отца, и она медлит у порога. Завсегдатаи уговаривают ее зайти, восхищаются ее рыжей гривой и оловянным медальоном (в нем хранится кусочек сорочки, в которой она родилась, — амулет, чтобы не утонула). Она чувствует, что обладает силой, о которой понятия не имела, она делает пируэты, когда ее просят, смеется, когда хвалят ее щиколотки и белые коленки. Восторг мужчин так непривычен и приятен, что Наоми позволяет им играть ее локонами, рассматривать медальон на шее, «да», смеясь, отвечает она, «я вся в конопушках». Она вскакивает, хочет уйти, ее зовут обратно и, когда она возвращается, хвалят: «Какая красавица!» «А может, я и вправду красавица?» — думает Наоми. Кто-то, облапив, сажает ее к себе на колени, и она пугается, но тут же приходит в ярость: ведь так нельзя! Но не может пошевелиться, а мужчина за ее спиной довольно урчит, точно животное, нашедшее пищу.
Той ночью во сне змей засовывает ей под подушку кончик мокрого хвоста и холодит дыханием ее веки. Наоми просыпается в страхе, что простыня под ней насквозь пропитана морской водой. Кажется, будто сон как-то связан с давней смертью ее матери (хотя та умерла в спальне с занавешенными окнами, а вовсе не на берегу Блэкуотера), и от волнения у нее пропадает аппетит.
Но змей навещает не только ребенка. Он является Мэттью Ивенсфорду, когда тот листает Откровение Иоанна Богослова, и показывает семь голов и десять рогов, и имена богохульные на головах его. Он стучится с дождем и восточным ветром в двери Крэкнелла, он поджидает Бэнкса, когда тот чинит паруса и вспоминает покойную жену, украденную лодку и дочь, которая боится поднять на него глаза. Он подмигивает Уильяму Рэнсому с источенной жучками церковной скамьи и недвусмысленно напоминает о его слабостях — и преподобный читает молитву с жаром, который восхищает прихожан: «Молим Тебя, Господи, прогони нашу тьму светом Твоим и по великой милости Твоей избави нас от всякого зла». Он приходит к Стелле в лихорадке, но ее не устрашить: она поет ему и жалеет трусливого гада. В обеденном зале «Гаррика» Чарльз Эмброуз, объевшись, кладет ладонь на живот и в шутку жалуется приятелям, что в него впился змей из Эссекса. Доказательства Божьего гнева рассыпаны повсюду: растения в садах облепили кукушкины слюнки, у камина трупик мертворожденного котенка. Узнав о смерти в Сент-Осайте, причин которой коронер не сумел доискаться, Ивенсфорд берет кровь от зарезанной по случаю воскресенья курицы и вечером идет помазать косяки всех дверей в Олдуинтере, чтобы их миновала кара Господня, но к рассвету начинается ливень, и никто ничего не узнает.
Марта ждет, не выкажет ли Кора желания вернуться на Фоулис-стрит, но та словно и думать об этом забыла: ей теперь кажется, будто счастье ее коренится в здешней глине. Как-то раз она уходит в Ист-Мерси, шагает, не помня себя от радости, и боится, что однажды ее за это покарают. Средь бурых скал бежит ручеек, а вдоль него растет мать-и-мачеха. Кора наклоняется, чтобы осмотреть камни и гальку в прибрежных наносах, и находит не аммонит, не магнетит, а гладкий кусок янтаря, который ловко ложится в ладонь. Время от времени она перебирает воспоминания обо всем, что было с нею в Эссексе: как они тащили из грязи глупую овцу, как Крэкнелл шептал ей на ухо пророчества в церкви Всех Святых, как Стелла доверчиво продела руку под ее локоть, как беззвучно скользил по небу корабль, — и ей кажется, что она живет тут уже много лет и не помнит другой жизни. А ведь есть еще и змей. Кора объезжает на лодке вокруг острова Мерси, посещает Хенхем-на-Горе, читает оду о Рагнаре Кожаные Штаны, который убил гигантского змея и завоевал невесту. Перед глазами Коры стоит тень Мэри Эннинг: уж она-то наверняка выяснила бы, что скрывается за слухами о крылатом морском чудище, она бы пошла за ним на край света, загнала бы и его и себя насмерть. Кора часто навещает Рэнсомов, и всегда с подарками для детей: книгой для Джоанны, деревянной головоломкой на веревочках для Джеймса (который тут же ее разбирает) и сластями для Джона. От души целует Стеллу в обе щеки и идет в кабинет к Уиллу. Тот уже ждет ее, на столе лежит найденный Корой кусок янтаря, и, увидев друг друга, каждый думает: «А вот и вы!»
Они сидят бок о бок за его столом над открытыми книгами, о которых оба давно позабыли; она спрашивает его, читал ли он то-то и то-то и что он об этом думает; конечно, читал, отвечает он, но ничего об этом не думает. Он пытается набросать преломление света, что явила им фата-моргана, она рисует трилобит. Они острят друг о друга ум, каждый по очереди — клинок и точильный камень, а когда заходит разговор о вере и разуме, охотно спорят, пугаясь собственного скорого раздражения («Вы не понимаете!» — «Как же мне вас понять, если вы даже не пытаетесь сказать хоть что-нибудь дельное?»). Однажды едва не доходит до драки из-за понятия абсолютного добра, которое Кора отрицает, ссылаясь на сороку-воровку. Уилл то и дело принимает покровительственный вид и вещает, точно на церковной службе, Кора тут же весело вспоминает о змее, а Уилл снисходительно отвечает, дескать, все это выдумки и чепуха, но она не сдается: разве он не слышал, что в 1717 году в Молдоне на берег выбросило диковинного зверя длиной в четырнадцать футов? А еще местный житель! И каждый убежден, что взгляды другого в корне ошибочны, что обычно исключает всякую возможность дружбы, однако же, к удивлению Уилла и Коры, им это ничуть не мешает оставаться друзьями. Переписываются они чаще, чем видятся. «Вы мне больше нравитесь на бумаге», — признается Кора, и ей кажется, будто она повсюду носит с собой, в кармане или на шее, постоянный источник света.
