Книга Адольф Гитлер. Жизнь под свастикой - Борис Соколов

Шпеер также приводит следующие суждения Гитлера во время застольных разговоров в «Бергхофе» о том, как он, быть может, будет жить после победы в войне: «Еще до войны Гитлер от случая к случаю заявлял, что по достижении всех политических целей отойдет от государственных дел и завершит свои дни в Линце. Тогда он не будет играть в политике решительно Никакой роли, поскольку его преемник сможет завоевать авторитет, лишь если он, Гитлер, совершенно устранится от занятий политикой. Он не станет ничего ему подсказывать. Люди тем легче обратятся к его преемнику, чем раньше осознают, что теперь вся власть у того в руках. А уж тогда они и вовсе забудут про Гитлера. И его покинут. Обыгрывая — не без жалости к самому себе — эту мысль, он продолжал: «Может, и забредет тогда ко мне на огонек какой-нибудь из прежних сотрудников. Только я на это не очень рассчитываю. И кроме фрейлейн Браун, я никого туда с собой не возьму, фрейлейн Браун и свою собаку (он действительно взял обеих — с собой в могилу. — Б. С.). Я буду совсем-совсем одинок. Да и кто по доброй воле надолго у меня задержится? И считаться со мной больше никто не станет. Все побегут вдогонку за моим преемником. Ну разве что раз в году заявятся на мой день рождения». Конечно же гости принимались наперебой возражать и доказывать, что они неизменно останутся рядом с ним и сохранят ему верность. Чем бы ни руководствовался Гитлер, заводя речь о своем досрочном отходе от политики, он в эти минуты, безусловно, руководствовался мыслью, что не магнетизм его личности, а лишь власть, сосредоточенная в его руках, есть источник и основа его авторитета».

Вероятно, уверенности, что он когда-нибудь, по примеру римского императора Диоклетиана или императора Священной Римской империи Карла V, на вершине своего могущества отойдет от дел и займется если не выращиванием капусты, то архитектурой и живописью, у Гитлера в действительности никогда не было. Вне власти он себя не представлял. В данном случае фантазии на тему о спокойной старости, лишенной политических забот, были несколько наигранны и призваны укрепить чувство безоговорочной преданности среди простодушной обслуги, а заодно прощупать лояльность к фюреру основных руководителей Рейха. Не начнет ли кто-нибудь из них всерьез рассуждать о преемнике? Но все прекрасно помнили, что было с Ремом, и сомнительных суждений себе не позволяли.

Полагаю, что в застольных монологах Гитлера присутствует еще и предчувствие, что манящая его цель — всемирное господство германской расы — так и не будет достигнута при его жизни, и ему придется умереть на своем посту (особенно если принять во внимание гитлеровскую мнительность по поводу собственного здоровья). Гитлер, конечно, не предвидел, что ему придется стреляться в окруженном Берлине, наблюдая перед тем полный крах Рейха под натиском советских армий. Хотя и не исключал провала своего griff nach Weltmacht и всегда знал, что этого поражения не переживет. Недаром еще в ноябре 1936 года фюрер признавался Шпееру: «Для меня существует две возможности: либо добиться полного осуществления своих планов, либо потерпеть неудачу. Добьюсь — стану одним из величайших в истории, потерплю неудачу — буду осужден, отвергнут и проклят». И тогда Гитлер хотел, чтобы вместе с ним ушли из жизни Ева Браун и его любимая овчарка Блонди. Однако можно предположить, что, говоря о том, что он, возможно, оставит политику и удалится в свой любимый Линц, фюрер в действительности прозревал собственную смерть и посмертную судьбу — вспоминать его будут только в дни рождения. В глубине души он старался сохранить веру, что его не забудут, что он действительно создаст Великогерманский Рейх на ближайшую тысячу лет. И память о себе он действительно оставил навеки, но только в соответствии со второй возможностью, которую тоже заранее предусмотрел: Гитлер остался в памяти миллионов людей как величайший злодей, развязавший крупнейшую войну в истории и способствовавший гибели миллионов людей.

Но ни Ева Браун, ни люди из бытового окружения фюрера ничего не знали о крови и грязи нацистского режима, и потому Гитлер остался для них почти святым — окруженным нимбом полубога.

В годы войны от сильнейших нервных перегрузок Гитлер очень быстро постарел. И Ева Браун призналась Шпееру, что как-то раз Гитлер сказал ей: «Придется мне скоро отпустить тебя на волю, ну зачем тебе нужен такой старик!» И в последние дни жизни он действительно пытался отпустить свою возлюбленную на волю.

Финал романа Гитлера и Евы Браун, как известно, был трагическим. 15 апреля 1945 года Ева прибыла в берлинскую рейхсканцелярию. Гитлер уговаривал ее вернуться обратно в Мюнхен, но Ева на волю не захотела. Она выразила твердое намерение разделить с фюрером его судьбу, и Гитлер согласился ее оставить. «Германия без Адольфа Гитлера непригодна для жизни», — заявила Ева. А ведь ей, строго говоря, ничто не угрожало. Ева даже не была членом НСДАП и после победы союзников, скорей всего, не подверглась бы даже процедуре денацификации. Ева Браун не совершала в своей жизни никаких преступлений. Ведь нельзя же назвать преступлением любовь к Гитлеру, причем любовь к нему не как к политику, а просто как к мужчине. Так что у Евы Браун были все шансы благополучно пережить поражение Германии, а потом еще и хорошенько заработать на мемуарах о своих отношениях с фюрером. Но жизнь без Гитлера для нее не имела никакого смысла, даже несмотря на то, что он не всегда относился к ней достойным образом. Недаром незадолго до самоубийства, 22 апреля 1945 года, Ева Браун жаловалась своей подруге Герте Остермайр: «Что мне... приходится терпеть от фюрера, я не могу тебе описать». По свидетельству Э. Кемпки, беседовавшего с Евой 26 апреля, «она заявила спокойно и решительно о своем желании остаться в Берлине. Ей было уже совершенно ясно, что из создавшейся ситуации выхода нет. «Я не хочу покидать фюрера ни при каких обстоятельствах, и, если это должно произойти, я хочу умереть вместе с ним. Он сначала настаивал, чтобы я на самолете покинула Берлин. Я ему ответила: «Я не хочу! Твоя судьба — это моя судьба!»

29 апреля, уже приняв решение уйти из жизни, они сочетались законным браком, а на следующий день Адольф пустил себе пулю в висок, а Ева приняла цианистый калий. Их трупы сожгли в воронке в саду рейхсканцелярии. Так вместе с жизнью завершился самый долгий роман германского фюрера.

Как фюрер, вождь нации, Гитлер считал, что не может позволить себе вступить в брак — по крайней мере, до победоносного завершения войны. Ему важно было, чтобы все женщины Германии видели в нем свободного мужчину. И с Евой Браун Гитлер сочетался законным браком только тогда, когда до конца войны, только совсем не победоносного для Рейха, оставались считаные дни, а до конца жизни — еще меньше, ведь они оба уже приняли твердое решение...

В завещании Гитлер писал: «Поскольку в годы битвы я не имел возможности связать себя браком, я решил сегодня, перед окончанием моей земной жизни, взять в жены ту, которая, после долгих лет верной дружбы, пришла по своей воле в осажденную столицу с тем, чтобы разделить свою судьбу с моею. Она, по ее собственному желанию, примет смерть вместе со мною, как моя супруга. Это возместит нам то, чего мы были лишены вследствие моей преданности службе на благо моего народа.

Все, чем я владею, — если это имеет какую-либо ценность — переходит к партии, если же партия прекратит свое существование, то — к государству, если же и государство прекратит свое существование, то любое другое решение с моей стороны не имеет смысла.