Книга Гамсун. Мечтатель и завоеватель - Ингар Слеттен Коллоен

Гамсун попал прямо-таки под перекрестный огонь.

Пять профессоров, три директора школы, несколько пасторов и другие столичные столпы общества публично проклинали его. Нурланнский повелитель Цаль угрожал Гамсуну судебным процессом, если тот не вернет ему деньги, занятые семнадцать лет назад. Его соперник, австриец, не собирался отказываться от жены или ребенка. Автор анонимных писем сеял свой яд повсюду.

А самое страшное заключалось в том, что теперь Гамсун был не в состоянии писать.

В то время как шестидесятивосьмилетний Ибсен продолжал творить. К великому огорчению Гамсуна, к Рождеству 1896 года вышла в свет драма «Ион Габриэль Боркман». В связи с этим Гамсун взошел на трибуну Студенческого общества в Кристиании и начал обличать так называемую поэтократию: «Они годами дурили нас Все это явно стариковские пустые и бесцветные писания, накорябанные трясущимися пальцами, в минуты сумеречных состояний»[129].

После этого он решил полностью покончить с той большой ложью, которая гуляла по свету. Ведь эта ложь могла запятнать его любимую женщину.

Во второй половине мая 1897 года многие читали столичные газеты и качали головой. Чему верить? Начальник розыскной полиции выступил с заявлением о том, что в течение последнего полугодия Кнут Гамсун явился жертвой анонимного преследования. Приветствуются любые сведения, способствующие разоблачению анонима[130].

В распоряжении полиции имелась значительная сумма в качестве вознаграждения.

Гамсун требовал, чтобы Анна Мунк была задержана, подверглась медицинскому освидетельствованию, допрошена и наказана. Он чувствовал, что за ним ведется постоянная слежка. Но полиция требовала доказательств.

Когда весной 1897 года Анна Мунк выпустила в свет книгу, ситуация стала еще более пикантной. В своей книге она описала ситуацию, как одержимая страстью к писателю женщина преследовала его в Кристиании, Копенгагене, Париже и Лиллехаммере. Автор книги торжественно заверяла всех в своей полной невиновности: «Лично я рассматриваю свою книгу как свидетельство абсолютной моей невиновности, ведь я не говорю, что он виноват в чем-то, это себя я представляю его „злым духом“»[131].

Впервые в жизни он напился в одиночестве, и на какое-то время это стало привычкой. «Этой весной и летом я пил много виски, в течение трех месяцев я выпил 60 бутылок, пил совершено один, по ночам. Мне было так плохо», — писал он доверительно одному из своих друзей. «Лучше всего мне было бы застрелиться. Но для этого необходимо мужество, а у меня его недостает»[132], — писал он другому. Ему хотелось убежать на край света, туда, где клевета не сможет настичь его, куда-нибудь в Тибет, Тунис, Африку, туда, где странствовал его герой Нагель из «Мистерий».

Но отправился он не дальше, чем в очередной пансион в пригороде столицы.

И вот теперь только здесь, возле леса у озера, в конце лета, когда Гамсуну исполнилось тридцать восемь лет, он вновь стал писать. Сконцентрироваться на чем бы то ни было, с тех пор как он закончил «Игру жизни» год назад, у него никак не получалось. Сейчас он приступил к третьей части драматической трилогии.

Правда, справедливости ради следует сказать, что ранее, весной 1898 года, вышел сборник новелл «Сиеста», но тогда Гамсун лишь собрал воедино напечатанные ранее в газетах рассказы, добавив в них те, что были написаны им еще раньше, но не публиковались. Открывает сборник «Царица Савская». История о мужчине, который преследует женщину. В другой новелле, «Тайное горе», главного героя, подозрительно похожего на Гамсуна, от лица которого и ведется повествование, преследует мужчина с намерением сдать того в полицию.

Кое-кто полагал, что за анонимными письмами стоял сам Гамсун.

«Сиеста» вышла в «Гюльдендале», который стал издавать Гамсуна. Издатель Гамсуна Густав Филипсен, с которым он был связан ранее, с 1889 года, вместе с двумя другими коллегами образовали новое издательство. Директор нового издательства стал не очень-то щедр на авансы, когда обнаружил залежи непроданных книг Гамсуна: восемь названий, около семи тысяч экземпляров. Из второго издания «Пана» оставалось 140 тысяч экземпляров. Ситуация с продажей «Мистерий» была просто катастрофической. «Голод» все еще не был распродан, даже на седьмой год после выхода в свет. Пьесы тоже почти не продавались. Стоимость этой продукции оценивалась где-то в 30 тысяч крон, но директор начал искать покупателя, который бы согласился приобрести семь тысяч экземпляров за одну треть их стоимости. Никакой перспективы для Гамсуна как писателя он не видел. Гамсун же, в свое время обиженный на Фредерика Хегеля, теперь, восемью годами позднее, полностью переметнулся в «Гюльдендаль».

Когда Норвежский союз писателей выдвинул кандидатуру Гамсуна на получение государственной стипендии в 1200 крон, то правое правительство получило возможность исполнить ветхозаветную заповедь о мщении. Предлогом для отказа в стипендии послужила публикация рассказа «Голос жизни», так как Генеральная прокуратура приняла решение о его цензурном запрете.

Одновременно с этой мерой писательское сообщество, старые и молодые писатели начали сбор средств по подписке в пользу Гамсуна. Единственным, кто отказался в этом участвовать, был Хенрик Ибсен. Сумма составила всего 600 крон, и Гамсун был разочарован.

Но при этом постоянно появлялись все новые и новые переводы книг Гамсуна, а также и его новелл, публиковавшихся в периодической печати. Гамсун становился все более известным писателем, особенно в Германии. Как только Альберт Ланген узнал, что норвежские власти не желают давать Гамсуну стипендию, он тут же привлек к этой проблеме внимание таких значительных личностей, связанных с его журналом «Симплициссимус», как Томас Манн и Франк Ведекинд. Ланген опубликовал призыв о помощи Гамсуну. В этом также принял участие и брат Лангена Мартин, который издавал берлинскую газету «Вельт ам зонтаг». Вскоре на счет Гамсуна стали поступать денежные средства. За короткое время денежная сумма из Германии перекрыла ту, что была собрана в Норвегии.

Он никогда не забудет этого.

В то же время было в его жизни и нечто иное, важное, что он старался изо всех сил забыть, хотя сделать это было невозможно, не потеряв свою честь. Ничего не поделаешь — надо, чтобы его ложь стала правдой. Этой ложью было обещание, данное им Берлиот, — жениться на ней.