Книга Трудно быть другом - Виктор Штанько

Какой наркотик заглотнул Муравей? А если он после «витаминчика» добавил еще чего-нибудь?

Есть сейчас синтетическая дурь в ампулах: одну дозу вколотили – и ты уже привязан. Серж говорит, что «синтетика» – страшная вещь, мигом разрушает печенку, мозг и все нервы. И нет никакого лекарства, чтоб спасти.

Звон-трезвон – Доктор Серж прикатил!

– В целости и сохранности доставлен Федор Андреевич! – Серж улыбается на пороге, поглаживая свою шкиперскую бороду.

В прихожей появляется отец. Он вжался спиной в стену, дрожит. Весь какой-то маленький, съежившийся. Смотрит в сторону.

– Иди в ванную! – скомандовал Денис.

Отец безмолвно проскользнул мимо.

– Не дергайся, Дэн. Спокойно поговори. Без шума.

– Пойдем. Чай готов, – сказал Денис. – Заварочка специальная для господина Доктора.

– Уважая тебя, «только один глоток», как говорит моя тетушка.

И вот перед Доктором стоит большая фарфоровая чашка, пышущая жаром, и из нее по всей кухне разливается непередаваемый аромат чая. Серж только из этой кружки пьет чай в доме Дениса.

– Сейчас еду, – Серж говорит и бесстрашно отпивает обжигающий чай, – смотрю: возле гастронома тусуются рязанские пацаны.

– Черный, белый и рыжий?

– Они самые.

– Но ты же их оформил две недели назад в детский дом?

– Да, оформил. С таким трудом договорился! А эти мухоморы рванули оттуда. Увидели мою тачку, но не шевелятся. Все под кайфом – клея нанюхались. Орут: «В гробу мы видали ваш приют! Там свободы человеку нет! Мы свободу любим! И клей „Момент“!»

– Столько труда – и зря… Ты, Серж, обиделся на них?

– У нас, Дэн, кожа должна быть как у носорогов, а нервы как канаты на корабле. Обижаться не имеем права, тем более на тех, кого уже обидела наша суровая действительность. Еще есть вопросы?

– Нет вопросов у матросов. Может, еще сами придут? Вернутся? Васю из Мордовии помнишь? Три раза убегал, а сейчас уже в школе учится.

– Васю помню. Но эти кролики что-то уж очень упертые. Привыкли к такой «свободе». Будем думать, как вернуть их… – Серж выпил последний глоток раскаленного чая и перевернул чашку вверх дном. – Должен заехать в больницу. Спасибо за чаёк. Звони. А с отцом помягче старайся. Это же болезнь! Всё не так просто, дружище. Созревает у меня кое-что в голове, как помочь Андреичу… Потом поговорим. Спешу. Бывай!

– Бывай! – Со звоном врезали ладонь в ладонь.

Уехал Доктор.

Из головы никак не выходили слова Сержа о свободе, за которую сопливые пацаны расплачиваются жизнью. Один такой пацан прямо перед глазами стоит. Как живой.

Его звали Кудрявый. Жил на вокзалах несколько лет. У него были огромные синие глаза и черные кудрявые волосы до плеч. От родителей рванул. С его слов, страшные алкаши. Так вот, Кудрявого четыре раза Доктор отвозил в приют, самый лучший в Москве, при церкви. А сколько Денис с ним говорил, ведь с мозгами пацан. Но поживет Кудрявый неделю-другую в приюте – и опять на вокзалы. Всегда записку оставлял, где выводил каракулями: «Прашу прастить. Немогу в ниволе жить. Хачу на свабоде жить. Спасиба всем». Он в школу не ходил никогда. Мог прочесть только названия магазинов и сигарет. Мужики, даже из очень крутых, к такому красавчику в очередь записывались. На БМВ приезжали, на «меринах». Дрались из-за него. В конце концов Кудрявый подхватил СПИД и еще какую-то гадость. Но все равно не успокоился. А потом исчез. Нашли его в канализационном люке с перерезанным горлом. Точка! У педиков мода – ножом прикалывать. Нет больше Кудрявого. Отгулял. Теперь получил он свободу. Полную. Полнее уже некуда.

Таким трёкнутым Доктор ставит один диагноз: «Неизлечимо болен гнилой свободой».

Ага, в ванной дверь скрипнула… тихо так скрипнула…

Дэн, готовься: «их благородие» сейчас притопают.

Шорох за спиной. У двери в кухню, прислонясь к косяку, замер отец. В красивом синем махровом халате, который мама подарила ему когда-то, выглядел он совсем кисло: тощие костлявые голые ноги торчат, как сучки, и, кажется, вот-вот подломятся.

– Садимся! Всё на столе: грибной суп, колбаса, заварка свежая, кипяток в чайнике, печенье!

– Спасибо… – едва слышно произнес отец и, оттолкнувшись от косяка, как-то кособоко шагнул к столу. Сразу потянулся дрожащей рукой к хлебу. Обернулся к Денису. Глаза заполнены слезами, голос то и дело прерывался: – Прости… Я плохой… Очень плохой отец… Прости…

– Ладно-ладно. Давай рубай, а то остынет…

Вышел из кухни.

Залез в кресло с ногами. Чертовски удобное кресло! Когда не надо никуда бежать сломя голову или мчаться на мопеде, он всегда усаживается в него с какой-нибудь книженцией. Если нет Мышонка, можно врубить музыку. Есть кассеты, диски с такими записями – закачаешься! В школе ни у кого нет такой коллекции.

Стук ложкой прекратился. Зашумела вода в раковине – посуду за собой решил убрать. А вот это уже зря: никогда у него это не получалось хорошо.

Шарканье тапочек – тяжело дышит уже рядом. Лицо порозовело, и руки не очень дергаются.

– Спасибо, Денис. Очень вкусный суп. А мама где?

– В больнице. Ты это забыл?

– Нет, не забыл. Но я думал, что она уже выздоровела.

– Она еще там.

– Ей лучше?

– Лучше. Скоро должны выписать.

– Прости… Я последняя сволочь… Я не знаю, что происходит со мной… что-то ужасное…

– Скажи, ты знаешь, что это такое? – Денис вытянул руки, на ладонях – документы о крещении и два серебряных крестика. И тут же свидетельство о венчании. – Тебе знакомы эти бумаги?

Отец прищурился, откинул с лица еще влажные волосы, склонился к картонкам, к крестикам.

– Да… это… – Он перевел взгляд на Дениса. – Но ты же сам видишь… Все написано…

– Но почему мы с Машей ничего об этом не знали?

– Не знаю, как-то так получилось. – Отец виновато развел руками.

– У тебя есть крестик?

– У меня?.. – Он стал судорожно шарить руками под халатом по голой худой груди. – Был, как же… Да, был… Я его потерял!

– Потерял ты не только его. Иди спать. Завтра не выходи из дома. Еда на кухне. Ешь и спи. И думай, как мы все будем жить дальше.

– Да, ты прав… Конечно… Прости меня… – Отец вышел из комнаты, с трудом переставляя худые ноги. Халат болтается, как на вешалке, руки висят точно плети.

Смотреть в глаза отцу Дэн не может. Не может! Да! И этого не объяснить никакими словами. Просто нет сил смотреть – и всё тут!

Сжал в кулаке крестики. Они даже впились в ладонь.

Зажмурился. Нет, не от боли. Стало мокро в глазах…