Книга Истории для девочек - Лидия Чарская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прежде чем я опомнилась, старик поцеловал меня в лоб и отошел к прежнему месту за столом первоклассниц.
– Ниночка, зачем ты нас не поддержала, – капризно-недовольно протянула Додо.
– Да, да, зачем, Нина? – подхватили девочки.
– Ах, оставьте меня, – произнесла я с невольным приступом злости, – всегда говорила и буду говорить правду…
На этом разговор и оборвался. Правда восторжествовала.
Выходя из класса, в тот же день я столкнулась с Ирэн, выписавшейся из лазарета.
– А, принцесса Горийская, воплощение правды! – воскликнула она весело.
– А, фея Ирэн! – вырвалось у меня с неудержимым порывом восторга. – Наконец-то я вас вижу!
Она была не одна. Черная угреватая девушка опиралась на ее руку и смотрела на меня смеющимися и веселыми глазами.
– Это моя подруга Михайлова. Будьте друзьями и не грызитесь, пожалуйста, – засмеялась Ирочка.
– Друзья наших друзей – наши друзья, – торжественно-шутливо ответила я, прикладывая руку ко лбу и сердцу по восточному обычаю.
Часы сменялись часами, дни – днями, недели – неделями. Институтская жизнь – бледная, небогатая событиями – тянулась однообразно, вяло. Но я уже привыкла к ней. Она мне не казалась больше невыносимой, как раньше.
Уроки, приготовление их, беготня за Ирочкой на половину старших, схватки с Крошкой и соревнование в учении с самыми лучшими ученицами – «сливками» класса, долгие стояния по праздникам в церкви (которые я особенно любила благодаря торжественной таинственности службы), воскресные дежурства в приемной за отличие в поведении – все это шло заведенной машиной, однообразно выстукивающей свой правильный ход.
И вдруг неожиданно эта машина перевернулась. Случилось то, чего я не могла предвидеть: я нашла то, чего не ожидала найти в скучных институтских стенах.
Стоял октябрь. Мы только что вернулись с садовой галереи, на которой гуляли в продолжение всей большой перемены. В сад идти было немыслимо. Дожди превратили его в сплошное болото. Голодные вороны метались с громким карканьем между вершинами оголенных деревьев, голодные кошки с неестественно увеличенными зрачками шмыгали здесь и там, наполняя сад своим пронзительным мяуканьем. Все кругом было серо, холодно, пусто… Мы вернулись с воздуха хмурые, недовольные.
Безучастно сбросили мы капоры[59] и зеленые платки, безучастно сложили их на тируарах. Я уселась на парту, открыла книгу французского учебника и принялась повторять заданный на сегодня урок. От постоянной непогоды я кашляла и раздражалась по пустякам. А тут еще подсевшая ко мне Краснушка немилосердно грызла черные хлебные сухарики, зажаренные ей потихоньку девушкой Феней в коридорной печке.
– Сделай милость, не грызи! – окончательно рассердилась я, бросив на Запольскую негодующий взгляд.
– Фу, какая ты стала злючка, Ниночка, – удивилась Маруся и, желая меня задобрить, прибавила: – Поговорим о Мцхете, о Грузии.
Краснушка совсем еще маленькой девочкой была на Кавказе и видела Мцхет. Мы часто, особенно по вечерам, болтали с ней о Грузии. Но сегодня мне было не до этого. Грудь моя ныла, петербургская слякоть вселяла в душу невольное отвращение, поэтому в ответ на предложение Маруси я только отрицательно покачала головой и снова углубилась в книгу.
Постепенно, однако, былые воспоминания потянулись бесконечной вереницей в моих мыслях… Я так углубилась в мои мысли, что не заметила, как внезапно стихло пчелиное жужжанье учивших уроки девочек, и только опомнилась при виде начальницы. Я не слышала, что говорила Maman, потому что все еще находилась в сладком состоянии мечтательной дремоты. Но вот, как шелест, пронесся говор девочек, и новость коснулась моего слуха:
– Новенькая, новенькая!
Maman поцеловала девочку, как поцеловала меня два месяца тому назад при моем поступлении в институт, так же перекрестила ее и вышла в сопровождении чужой дамы из класса.
Новенькая осталась…
Пугливыми, робкими глазками окидывала она окружавшую ее толпу девочек, пристававших к ней с одними и теми же праздными вопросами, с какими приставали еще так недавно ко мне.
Новенькая отвечала застенчиво, стесняясь и конфузясь всей этой незнакомой толпы веселых и крикливых девочек. Я уже хотела идти ей на выручку, как m-lle Арно неожиданно окликнула меня, приказав взять девочку на мое попечение. Я обрадовалась, сама не зная чему. Оказать услугу этой маленькой и забавной фигурке с торчащими во все стороны волосами, иссиня-черными и вьющимися, как у барашка, мне показалось почему-то очень приятным.
Ее звали Люда Влассовская. Она смотрела на меня и на окруживших нас девочек не то с удивлением, не то с тоскою… От этого взгляда, затуманенного слезами, мне становилось бесконечно жаль ее.
«Бедная маленькая девочка! – невольно думалось мне. – Прилетела ты, как птичка, из далеких стран, а тут еще любопытные, безжалостные девочки забрасывают тебя вопросами, от которых тебе, может быть, делается еще печальнее на душе… О! Я понимаю тебя, отлично понимаю, дорогая; ведь и я пережила многое из того, что испытываешь ты теперь…»
Грубо оборвав начинавшую уже поддразнивать и трунить над новенькой Бельскую, я постаралась приласкать бедняжку, как умела.
Она взглянула на меня благодарными, полными слез глазами, и этот взгляд решил все… Мне показалось вдруг, что ожил Юлико с его горячей преданностью, что Барбале послала мне привет из далекого Гори, что с высокого синего неба глянули на меня любящие и нежные очи моей деды… Маленькая девочка с вишневыми глазками победила мое сердце. Я смутно почувствовала, что это друг настоящий, верный, что смеющаяся и мечтательная Ирочка – только фея и останется феей моих мыслей, а эту смешную, милую девочку я точно давно уже люблю и знаю, буду любить долго, постоянно, всю жизнь.
Счастье мне улыбнулось. Я нашла то, что смутно ждала душою во всю мою коротенькую детскую жизнь… Ждала и дождалась. У меня теперь был верный друг.
Принцесса Горийская показывает характер. Чудеса храбрости
Гнилая петербургская осень по-прежнему висела над столицей, по-прежнему фея Ирэн, всегда спокойная, ровная, улыбалась мне при встречах, а между тем новая весенняя песенка звенела в воздухе, которая начиналась и кончалась одною и той же фразой:
«С тобою Люда! Твой друг Люда! Твоя галочка-Люда!»
Я назвала ее галочкой потому, что она на нее очень походила. Ее все полюбили, такая она была славная и милая. Но я ее любила больше всех. Когда ей было тяжело, я уже видела это по ее говорящим глазкам. Она привязалась ко мне трогательной детской привязанностью, не отходила от меня ни на шаг, думала моими мыслями, глядела на все моими глазами.
