Книга Шепот черных песков - Галина Долгая

– Верблюда?.. – Дамкум хмыкнул.

– Ты, брат Дамкум, не понимаешь, тогда верблюд был диковинным существом, а тот, за которого меня выменял мой отец, был вообще чудом! Белый верблюд! Видал ли ты в своей жизни белого верблюда?

Дамкум почесал в затылке.

– Да что-то не припомню… Я и обычных не так много видел.

– Во-о-т! – довольно протянул Кудим. – Я тоже не видел. Только того – огромного, с высокими волосатыми ногами.

– Так это что получается, твой отец променял тебя на вечно жующего горбуна?

– Получается, что так. Отца я не помню… разве что смутно, только образ, а вот лицо своей матери храню в памяти. Ее глаза… и приглушенный плач… Я вижу мать во сне, она всегда улыбается мне, гладит по голове, поет тихие песни, слов не разобрать, только ее голос… он дрожит и срывается, и тогда чудится мне, что рядом качается тростник. Качается… стебли его соприкасаются, и он поет…

– Да ты поэт, мой друг! – воскликнул Дамкум, подняв восторженные глаза, и в тот же миг так пронзительно закричал, запрыгав на одной ноге, что Кудим вздрогнул.

Дамкум упал на дорогу, задрал ступню к самым глазам и запричитал, выдергивая из нее сухую колючку:

– Да будь прокляты все верблюды на свете! Да чтоб им никогда ни наесться, ни напиться! Создали же боги это чудище, чтоб его хищники сожрали вместе с потрохами!

Кудим согнулся пополам, закатившись от смеха.

– Да при чем тут верблюд?! – прерывисто вздыхая, спросил он.

– Как «при чем»? – искренне возмутился певец. – Колючку кто ест? Верблюд? Верблюд! Это для него она растет, козел ее задери? Для него! Не будь верблюда, не было бы и колючки! Так? Так! – поток рассуждений захлестнул обиженного артиста. – И как он только ее жрет?! Это что же за язык у него?.. Это он толще кожи на моих ступнях?..

Кудим не мог успокоиться, издавая уже хлюпающие звуки вместо смеха.

– Все, хватит, хватит, а то у меня живот скрутило, – умоляя, он оперся ладонями о колени, перевел дух и спросил:

– Ты идти можешь? До реки уже немного осталось, там заночуем. Смотри, песок заканчивается, впереди трава, деревья!

Дамкум выдернул длинную колючку, встал, осторожно ступил на раненую ногу, скривил нос, потом поднял глаза и расплылся в улыбке.

Гладь воды отражала солнечный свет, но не слепила глаза, как днем, а горела золотом. Кроны невысоких деревьев колыхались от ветерка, и зеленые луга так и манили, звали к себе, обещая усталым путникам отдых и прохладу.

– Туда я и на руках дойду! – обнадежил он своего спутника, всерьез подумавшего, не придется ли ему нести хоть и маленького, но довольно-таки упитанного товарища.

* * *

От воды пахло свежестью и тиной. Дикие берега Мургаба были сплошь покрыты зарослями камыша и рогоза. Призывно квакали лягушки, рыба плескалась в мелководье. Дамкум умудрился поймать одну остро очищенным концом камышового стебля, и теперь оба путника ждали, когда бока рыбины подрумянятся над костром.

Друзья устроились неподалеку от реки на песчаной прогалине между рощицами молодых деревьев, на гибких ветвях которых еще дотемна они развесили постиранные рубахи. Пока Кудим следил за рыбой, Дамкум плел себе сандалии из тонких стеблей камыша.

– До утра высушатся, и никакая колючка мне больше не страшна! – поставив готовый поближе к костру, он принялся за второй.

Кудим ткнул рыбу палочкой; шипящий сок свернулся на поджаренном боку, а аромат рыбьего мяса ударил в ноздри.

– Нет, второй я потом сплету, сначала поем, а то, боюсь, от голода сделаю что не так, – отложив стебли, Дамкум проезрал ближе к костру, даже не расцепив сложенные ступнями ноги.

Кудим снял рыбу и положил на ровную глинистую почву. Разорвав руками рыбий бок, ухватил кусок, подставив под него ладонь, и поднес ко рту.

– У-у-у, давно мы с тобой так хорошо не ели, – обжигаясь, он прожевал белое сочное мясо и потянулся за следующей порцией.

Дамкум лишь промычал в ответ что-то нечленораздельное. Когда от рыбы остался только остов и плавники с хвостом, певец-сказитель улегся на бок, начисто забыв о сандалиях, и, мечтательно глядя на звезды, тихонько запел:

Когда наверху небо не было названо,

Твердая земля внизу по имени не была еще названа…

Тростниковая хижина не была еще циновкой застелена,

Болотистая почва еще не появилась…

Вот тогда-то и зародились боги[62].

Река аккомпанировала человеку, плескаясь волной, шелестя камышами. Певец прислушивался к звукам природы, и его голос вплетался в мелодию, созданную ветром и водой. Костер шипел, поглощая сухие ветки, и те в ответ трещали, осыпались искрами, которые тут же подхватывал ветер и уносил в ночное, черное, как волосы красавицы, небо.

Прервав сказ, Дамкум спросил:

– Ты рассказывал о белом верблюде, но я так и не понял, при чем тут орел?

Кудим не сразу ответил. Он задумался о своей судьбе, мысленно возвращаясь в прошлое. Несладкой была его жизнь, но он познал глубины мастерства, научился быть терпеливым, обрел свободу, наконец! Последней волей мастера была его свобода! Он так и сказал: «Я любил тебя, как сына, хоть ты и не подозревал. Теперь, когда я покидаю этот мир, ты волен жить, как хочешь и где хочешь». И тогда Кудим вспомнил свои сны, в которых мать шептала ему одно слово – Маргуш.

– Орел – посланник матери. Он ведет меня к ней. А белый верблюд… не знаю, что с ним. Надеюсь, он был полезен моему отцу… больше, чем я.

– Э-э-э, брат, а ты таишь в своем сердце обиду!

Кудим насупился. Поэт заглянул глубже, чем того хотелось. И от этого все волшебство вечера улетучилось.

– Давай спать, день был нелегким, да и завтра такой же будет.

Кудим встал, подхватил свою котомку, снял еще влажные вещи и пошел во тьму.

– Ты куда?.. – опешил Дамкум.

– Спать.

– А костер?..

– Пусть догорает. А укладываться лучше подальше. Если кто смотрит за нами и замышляет недоброе, то на огонь пойдет. Так что решай сам, где лучше.

Сказителя долго уговаривать не пришлось. Он скоро подбросил еще дров в огонь и, прихрамывая на уколотую ногу, поспешил за товарищем.

Они улеглись в ложбинке, на теплом песке, окружив себя шерстяной веревкой. Все странники так делали, свято уповая на то, что скорпионы и другие жалящие обитатели пустыни не осмелятся заползти за нее. Кудим втайне от певца достал из своей котомки острый наконечник копья и сжал его в руке – какое-никакое, а оружие!

Лежа с открытыми глазами, ювелир смотрел в небо. Луна пряталась в своих чертогах, и светлая дорожка из звезд, особенно яркая в такие ночи, уходила к самому горизонту. «Не по ней ли ходит Син? – вдруг подумалось Кудиму. – И куда уходит лунный бог, когда Шамаш возвращает нам солнце? Что вообще делают боги на небе? На земле понятно: Иштар дарует всему живому любовь, от которой рождаются дети и у людей, и у животных, и у птиц, и даже растения плодятся. Эа следит за всеми водами. Нелегкое это дело. Вон река. Она то разливается, заполняя водой земли вокруг, то снова возвращается в свое русло, а как не вернется?..»