Книга Только для голоса - Сюзанна Тамаро

Их опять везли куда-то еще очень долго.

Наконец, тоже ночью, высадили из грузовика и затолкали в какую-то очень тесную квартиру. Самые маленькие дети опять плакали.

Там их продержали три месяца. К ним приходил высокий усатый человек, называвшийся Драгомиром. Иногда он бывал добрым, но чаще злым и тогда орал так, что вены у него на шее вздувались, и избивал всех кулаками и ногами. Обычно такое происходило во время занятий. Их обучали тайком залезать в сумки и незаметно снимать наручные часы. Драгомир держал закрытую сумку, дети плотно окружали его, а выбранный им ученик должен был протиснуться сквозь толпу и легким прикосновением снять его часы или достать кошелек. Самым маленьким и робким это никак не удавалось. Если же Драгомир ощущал прикосновение ребячьих пальцев прежде, чем кошелек исчезал из сумки или кармана, он с бранью оборачивался, хватал ученика за горло и в назидание другим избивал до крови. После пяти краж, совершенных безупречно, надлежало покинуть квартиру. Уходили не в одиночку и не пешком, а в сопровождении хорошо одетого мужчины, который молча увозил их в своей большой, черной и сверкающей машине. Самые способные ученики исчезали уже через несколько дней. Остальные покидали дом постепенно, один за другим, в течение трех недель.

Ее тоже посадили в эту машину. С нею оказались Аленка, Миранда и Богуслав. Ехали очень долго и на большой скорости. Остановились у какого-то ресторанчика. Чувствовалось, что воздух тут заметно теплее, чем в прежнем городе, где их держали в квартире. Лощеный мужчина повел всех в ресторан, купил карамелек, мороженого, бутербродов. Купил все, чего им хотелось, словно они были его собственными детьми. На виду у официанта приласкал их.

Новый город выглядел более внушительно, чем прежний, дома тут были самые разные, а деревья почти не росли. Они объехали район, где должны были работать. Из машины она вышла последней.

Вот уже три месяца промышляла она на этом мосту, населенном крылатыми длинноволосыми гигантами из какого-то белого камня[2]. Она ходила взад и вперед с картонкой в руках и не раз слышала, как матери говорили своим сынкам: «Видел? Берегись, не то украдут цыгане!»

И она ничего не понимала: а ее-то, цыганку, кто же украл, кто увез сюда, так далеко от дома?

Весне было десять лет, и отличала ее заячья губа. Она родилась в цыганском таборе на юге Югославии. У ее матери и отца было еще десять детей. С такой губой она никогда не выйдет замуж, решили родители. И еще до наступления зимы отдали ее знакомому торгашу за пару кусков брезента: можно хоть укрыться от снега.

Новая семья мало чем отличалась от той, с какой она рассталась. И мать тут была, и отец, и множество братьев с сестрами. Отец, Мирко, возился с машинами, а мать, которую звали Звеза, вместе с младшими детьми просила милостыню в центре города. Вечерами, однако, Весне не находилось места, чтобы посидеть с новыми родителями возле очага или у телевизора. Сразу было понятно, что она не настоящая дочь: их не роднила даже дальняя общность таборов. Единственное, что требовалось от нее, — каждый вечер возвращаться с карманами, полными денег.

И встречал ее всякий раз Мирко. Он стоял на пороге у занавески и протягивал руку. Если денег было достаточно, он давал ей тарелку супа, а если нет, то бил куда попало и кричал: «Шлюха, думаешь, тут постоялый двор?! Гостиница? Гранд-отель?»

Иногда по вечерам Мирко куда-то уходил с дружками и возвращался домой пьяный. Тогда она прикрывала голову руками, а зубы начинали стучать так сильно, что не было сил остановить их. Ее родной отец, по правде говоря, делал то же самое. Но тогда она успевала улизнуть из дома, прежде чем тот набрасывался на нее с кулаками, убегала проворно, словно заяц. И там, на берегу, спрятавшись в кустах, дожидалась рассвета.

Река! Вот чего ей недоставало больше всего. Как красиво там было! Зимой река покрывалась льдом и вода струилась под ним. Весной лед трещал и ломался с сильным грохотом. На реке вили гнезда водяные куры-лысухи, их яйца можно было пить; водились и кряквы, эти вечно ссорящиеся супружеские пары. А еще на берегу росли сочные, вкусные ягоды, и летом — вода была прохладная, в ней можно было купаться, сюда приходили стирать сельские женщины, болтавшие без умолку, словно радио.

Под мостом, на котором Весна просила милостыню, тоже текла река, большая, медленная, с желтоватой водой, но она совсем не разговаривала с ней. Когда делалось грустно, Весна закрывала глаза, и тогда шум этой реки напоминал о той, другой, что разговаривала. И казалось, в такой момент теплая волна приливала к сердцу, омывала его и согревала изнутри. Почти каждый день бывало ей грустно, и почти каждый день повторяла она свою игру.

Точно так же мечтала она и в это утро, в самом начале лета. Уже ощущалась жара, и, чтобы спастись от солнца, она укрылась в тени одного из ангелов. В столь ранний час на мосту не было прохожих. И, закрыв лицо руками, она могла спокойно думать о родной реке, о цветах, что росли на ее берегах, о лягушках, прятавшихся в траве.

Она не слышала приближавшихся шагов. Неожиданно чей-то голос произнес: «Тебе что, нездоровится, малышка?»

Она не отняла рук от лица. Должно быть, мимо шел отец с ребенком и вопрос был обращен к нему. Но чья-то рука погладила ее по голове, и Весна подняла глаза. Перед нею стоял незнакомый человек в просторной белой рубашке, то ли с седыми, то ли не с седыми волосами, непонятно. Он повторил свой вопрос, и она не ответила ни да ни нет, но тут же, забыв про реку, кинулась к нему с протянутой рукой и привычно затараторила: «Благополучия и доброго здоровья вам и всей вашей семье, да снизойдет к вам удача, синьор…»

Человек улыбнулся. Он глядел на нее так, как глядят друг на друга мужчины перед тем, как схватиться за нож, — пристально-пристально, словно читая в самой глубине души. Все так же, не отводя взгляда, он сунул руку в карман и достал две или три монеты. Но не бросил их, а вложил в ладошку, прикоснувшись к ней. На мосту все еще было пусто. Человек больше ничего не сказал и направился на другую сторону, шагая почему-то слишком медленно.

Может, он ждал, что она позовет его? Она могла побежать за ним, попросить еще денег для тяжело больной матери. Но движение солнца переместило тень ангела.

В тот вечер она принесла мало денег. Мирко избил ее, и она легла спать голодная. Свернувшись калачиком на полу, она сунула руку под щеку. Нет, это не кажется ей. То место на ладони, к которому прикоснулся мужчина, и в самом деле было горячим; прошло столько времени, а оно все еще было горячим.

Человек этот больше не появлялся, но она все равно видела его. Он стоял во весь рост на огромной афише недалеко от того места, где она просила милостыню, и его окружало множество каких-то надписей. На афише, правда, у него были большие темные усы и пистолет на перевязи поверх белой рубашки. Но рядом не было ни стиральной машины, ни холодильника, и даже в руках он ничего не держал. Видимо, это не реклама, а скорее афиша какого-то фильма. Актер, разумеется это актер, — с такими глазами он мог быть только актером.