Книга Над темной площадью - Хью Уолпол

— Разве вы его боялись?

— Да, я всегда его боялась. Думаю, я его не любила. Это был мой основной грех с самого начала. Я восхищалась им, боялась его и не могла его оставить. Еще с давних пор меня тянуло к нему, и, когда я долго не видела его, я скучала и страстно желала хоть одним глазком взглянуть на него, услышать звук его голоса, а когда оказывалась рядом с ним, начинала дрожать — не оттого, что это он, а потому, что чувствовала в нем особую энергию, которая была сильнее его самого. Ту энергию, что толкала его на отчаянные поступки. Все благородные помыслы Джона, стремление к возвышенному, любовь к прекрасному, идеализм в обыденной жизни становились пошлостью, искажались до неузнаваемости, разрушая его. Даже его любовь ко мне, всегда такая сильная, опустошала его, он бывал раздражительным, жалким.

— Это несчастье, — сказал я.

— Ужасное несчастье. Хуже того. Вы знаете, я не сентиментальна. И не очень слабая по характеру. И не терплю дураков, что дурно с моей стороны. Кроме того, не выношу истерик. Но Джон умел превращать меня в истеричку, в слабое и безвольное создание, не только потому, что мне было жаль его, а потому, что я его не любила и не знала, как ему помочь. Сегодня вечером, понимая, как я его боюсь, боюсь настолько, что не могу даже до него дотронуться, я испытала к нему такую жалость, что, наверное, могла бы обнять его, поцеловать. Но в таком поступке, как убийство, Дик, право же, есть что-то ужасное, отталкивающее. Другое дело на войне. Это особый случай. Люди подчиняются приказам, шансы равны. Но в мирное время, когда кругом в своих тихих квартирах живут обыкновенные люди, мальчишки выкрикивают последние новости, продавая вечерние газеты, — согласитесь, в этом есть что-то жуткое, кошмарное, дикое. Это дьявольщина. Джон прав. Ему никогда уже не освободиться от этого, каким бы гнусным типом Пенджли ни был. Я — единственный человек на этом свете, кто мог бы ему помочь, а я не могу.

— И что он сделал дальше?

— Он сказал, что Пенджли не умер, по крайней мере для него не умер. Потом какое-то время бессвязно выкрикивал, что теперь они с Пенджли неразлучны, навеки связаны друг с другом. Потом стал говорить, что не желает втягивать вас в эту историю, что никто из вас не должен пострадать и что он должен догнать Буллера и взять все на себя. Я сказала, что Буллер знает, что делать, и лучше предоставить ему действовать одному. Я не знала, что мне с собой делать, Дик. Я ничем не могла его утешить, никак не могла ему помочь. И, честно говоря, Дик, я постоянно думала о вас. Я каждую секунду ожидала, что придет известие — вы с Буллером задержаны. Звонок в дверь, голос полицейского на лестничной площадке… Обычно я держусь, но те десять минут вместе с ним в комнате оказались выше моих сил. Я вся извелась. Только бы знать, что вы целы и невредимы, думала я, с остальным как-нибудь справлюсь.

Кажется, именно в тот момент и наступило наше общее прозрение. Мы ощутили, как новая волна горячего чувства захлестнула наши души, смыв все ненужное и оставив нам самое главное — нашу любовь друг к другу.

Мы оба, я и она, уже не были молоденькими и романтичными. (Правда, с тех пор нам удалось намного помолодеть.) Слишком долго судьба была немилосердна к нам, и, как мы с Хелен полагали, совершенно незаслуженно. Мы понимали, что на этот раз нам окончательно не повезло и что эти подаренные нам минуты скорее всего будут последними в нашей жизни, когда мы можем быть вместе, одни.

Мы не испытывали ни робости, ни смущения, но по какому-то взаимному согласию избегали проявлять свои чувства. В том, что происходило, было нечто гораздо более важное, чем наши личные отношения и судьбы.

— Послушайте, Хелен, — сказал я, — мы с вами здравомыслящие люди. Сейчас можно ожидать двух вещей. Первая — и наиболее реальная: труп Пенджли обнаружат, Осмунда арестуют и все мы будем обвинены как соучастники. Если это произойдет, мы будем знать, как действовать. Время покажет. Надо просто ни о чем не думать, пока ничего не случилось. И второе, чего можно ожидать, — Пенджли не найдут и никто не будет любопытствовать.

— Обязательно будут любопытствовать, — прервала она меня. — Пенджли не с неба на нас свалился. У него есть друзья, родные, жены, любовницы. Кто-то пожелает узнать, что же с ним случилось. По всей вероятности, он кого-нибудь предупредил, чтобы за этим проследили. Он знал, как мы его не любим и что дело может оказаться рискованным для него.

— Это не должно нас волновать, — ответил я. — Мы просто скажем, что он приходил, поговорил и ушел.

— Кто-нибудь видел вас на лестнице?

— Да, видели, — ответил я после паузы, — двое, женщина и мужчина. С ними могут возникнуть неприятности. Особенно с мужчиной. Он хорошо все разглядел.

Я рассказал ей, как было.

— Да, мы попали в скверную историю, — заключил я. — Хуже не бывает. Она может закончиться как угодно — совсем плохо или ни хорошо ни плохо, то есть никак. Вот почему я хочу сказать вам сейчас — ведь это, может быть, последние пять минут в нашей жизни, когда мы вместе, — что я люблю вас и что любил вас всегда. Моя любовь к вам есть то единственное, прекрасное, постоянное, истинное, что для меня существует в жизни.

— Правда, Дик?.. Да, я вас тоже люблю, с той поры когда… Впрочем, это не имеет значения.

У меня в руке был томик «Дон-Кихота». Я захватил его с собой из соседней комнаты.

— Мне хотелось забрать его отсюда, поэтому я и вернулся. Мне хотелось быть с вами, поэтому я и вернулся. Для меня это было одинаково важно. Потому что это наш с вами подлинный мир.

— Да, — согласилась со мной Хелен, — если бы вы назвали любую другую книгу, то это прозвучало бы фальшиво, надуманно. Но мир Дон-Кихота — здоровый, разумный. А тот, другой, — нездоровый, потому что там все перепутано… Там все смешалось. Я не жила, Дик, а существовала от одного приступа безумия до другого, но всегда — не моего, а человека, который был рядом со мной. Нам с вами надо было бы пожениться давным-давно, поселиться в коттедже, народить детей, завести собак, посадить картошку, поливать нарциссы на газоне, слушать, как в холле бьют куранты старинных напольных часов. За домом у нас был бы склон или, наоборот, холм, и море где-нибудь не очень далеко. Мы ездили бы гостить в Эдинбург, к Моэмам, или к Бэготсам, или к Фрирам. Или на машине отправились бы в Кесвик навестить Джейн Хэррис, и она поделилась бы с нами рассадой для нашего сада. А вы отправились бы в путешествие в Испанию на воздушном шаре, а потом написали бы об этом плохую книгу. Наш старший сын, Ричард, переболел бы ветрянкой, а у Мэри, нашей дочки, следующей после Ричарда, открылся бы талант к ведению домашнего хозяйства, а другая наша дочь просто помешалась бы на хоккее и ни о чем, кроме хоккея, не желала бы знать. А по прошествии десяти лет с лишним где-нибудь на танцах вы встретили бы девушку с безупречно прямой линией носа и тициановскими волосами и, продолжая меня по-прежнему любить, целовали бы тициановские волосы, а я старалась бы быть благоразумной, но мне это не очень удавалось бы, и я наделала бы глупостей, но потом поумнела бы. Никакого безумия, ни в чем… Все ясно, просто…