Книга Над темной площадью - Хью Уолпол

Разумеется, я понимаю, какие неудачи ожидают автора, отважившегося повести свой рассказ от первого лица, но история моя такова, что иного способа передать ее просто нет, — это особый случай.

Снова и снова перебирая в памяти эпизоды того страшного и крайне опасного дела, втянутыми в которое оказались помимо меня еще несколько человек, теперь, по прошествии почти пяти лет, я вижу все иначе. Для меня более важными кажутся не сами его обстоятельства, а мотивы, стоявшие за ними, и особенно внутренние побуждения, руководившие поведением Осмунда.

По моему мнению, основная опасность, подстерегающая автора повествования от первого лица, состоит в том, что его рассказу не верят. Ну как, например, можно точно запомнить, а после дословно воспроизвести диалоги? Конечно, все запомнить не получается, так же как и повторить слово в слово. Главное в другом — передать смысл беседы, дух ее, а всякие прочие мелочи излишни. Кроме того, недоверие могут вызвать сцены, имевшие место в отсутствие автора. Но в описанном ниже приключении, как позже убедится сам читатель, есть одна-единственная сцена, в которой я собственной персоной не участвовал. Однако должен вас заверить в следующем: человек, посвятивший меня в подробности этих эпизодов, настолько близкое мне существо, что сомнения тут излишни.

Что же касается остального, то, думаю, именно я, как никто другой, способен передать суть того, что случилось. Ведь мне, мне одному дано было невольно объять оком, и причем во всех ракурсах, с любой точки зрения, происшедшее, — да, да, уж поверьте! — начиная с той шальной, безумной катастрофы, — а это была настоящая катастрофа! — свершившейся при меркнущем свете оплывающих свечей… Начиная с того невероятного, феерического шествия с участием распроклятого Пенджли — влекомого под руки с обеих сторон, в шляпе, надвинутой ему на глаза, — и вплоть до финальной сцены в необозримой вышине, на крыше между каминными трубами…

Вступление вышло довольно зловещее. А я вовсе не собирался начинать так мрачно. Мне хотелось просто, как говорится, представиться, то есть назвать свое имя и фамилию, ну и адрес.

Меня зовут Ричард Ган. Я родился в городе Тотнесе 4 апреля 1884 года. В тот момент, когда эта история завертелась, в один прекрасный декабрьский денек около пяти часов вечера, я стоял на площади Пиккадилли гол как сокол, если не считать одной монеты в полкроны, затерявшейся у меня в кармане. Стоял и думал: ну и что же дальше?

Надеюсь, читатель простит меня за то, что я уклоняюсь от указания года, когда разворачивались описываемые события. А также с вашего разрешения я изменю имена действующих лиц развернувшейся драмы, и не только их, но и названия зданий и нумерацию, — словом, смешаю дома и места. Ведь это не так важно. Не думаю, что кто-то стал бы сильно возражать, но тем не менее считаю, что я, как автор, вправе позволить себе некоторую вольность. Можете сами пройтись по упомянутым мною местам, если пожелаете. Все они, как вы увидите, расположены в двух шагах друг от друга. Площадь словно владела нами от начала и до конца; мы постоянно, каждый миг воспринимали ее как сцену действий. Возможно, она сыграла гораздо более значительную роль в этой истории, чем каждый из нас в отдельности. Не знаю, не знаю. Это уж вам решать.

А насчет года… Было это после войны и после того, как убрали с пьедестала статую Эроса. И, как сейчас помню, в ту самую точку, где он недавно красовался, я и глядел тогда, не сводя с нее глаз, стоя у кромки тротуара и гадая, что же будет дальше.

Мало что приходило мне в голову. В уме вертелось всего три варианта. Первый — самоубийство, второй — ограбление, а третий — что-то смутное, но такое, что не исключало даже убийства. А ведь я по натуре своей вовсе не отъявленный негодяй, ну не такой уж отъявленный. Ни в коем случае. Просто я продрог до костей, меня замучил голод и извела безнадега.

Положение, в котором я в то время находился, не было чем-то уж необычным. Многие, очень многие вояки оказались тогда на мели. До войны в течение нескольких лет я служил в должности управляющего имением в своем родном графстве Дэвон. В 1914 году я записался в армию, поверив, что военные действия продлятся не более полугода, после чего я смогу вернуться к своим прежним занятиям. Но еще задолго до того, как кончилась война, Гарри Карден, мой хозяин и близкий друг, умер и его имение было продано. За время войны я скопил приличную сумму и в 1918 году вложил ее, совместно с одним дружком, таким же, как я, отвоевавшим офицером, в дельце. Мы приобрели парочку омнибусов для дальних путешествий, но наше предприятие лопнуло. Видно, чтобы омнибусами заниматься, требовались какие-то особые таланты, а у нас их не было. После этого я работал секретарем у одной капризной леди, супруги пэра, секретарем в ночном клубе, компаньоном у глухонемого джентльмена, помощником продавца в торговом доме, владел которым мистер Большой Босс Кверху Нос, потом простым уличным разносчиком — торговал флетчеровскими патентованными самопишущими ручками. Все, за что бы я ни хватался, разваливалось, а то, что само шло мне в руки, утекало сквозь пальцы, превращаясь в песок.

И вот наконец я очутился на распутье — как раз под вечер декабря такого-то года, не имея ровным счетом ничего, кроме монетки в полкроны в кармане, и ни маковой росинки во рту со вчерашнего дня. Нехороший холодок леденил мои внутренности.

Нет, не подумайте, я вовсе не был к кому-нибудь в претензии, ни-ни, даже к самому себе. Я ни в коем случае не считал, что сам в чем-то виноват, а если не я, так кто-нибудь другой. Мне не в чем было упрекнуть Господа Бога, и не было у меня такой мысли, что соотечественники передо мной в долгу.

Я просто размышлял, что мне делать с моей последней полукроной, на что ее потратить. Любой, хоть раз в жизни переживший настоящий голод, знает, какие в этом состоянии одолевают бредовые фантазии. Вот почему в тот момент, когда я стоял, глядя на строительные леса вокруг новой станции подземки, устремленные высоко в небо, цвета горохового супа, чуть забеленного лениво падающими хлопьями снега, в моей голове был сумбур и, соответственно, весь окружающий мир тоже представлялся мне сплошным сумбуром.

Честно говоря, я был не в себе. Последний раз я ел в полдень прошедшего дня. А в то утро я съехал с квартиры, которую снимал, не дожидаясь завтрака, потому что знал, что не смогу за него заплатить миссис Грин, моей квартирной хозяйке. Накануне вечером я расплатился с ней за неделю проживания, улыбнулся в ее добродушную круглую физиономию — у нее лицо напоминало большой умывальный таз, — а после, в суровой тишине каморки произведя ревизию оставшихся ресурсов, обнаружил, что у меня всего полкроны — ровно полкроны, и ни пенса больше.

Должен вам сказать, что весь последний месяц до этого я рыскал, обшаривая все лондонские закоулки, в поисках хоть какой-нибудь работы. Я прекрасно знаю, что в таких случаях обычно говорят люди состоятельные, сумевшие неплохо устроиться в жизни, — мол, если кто-то очень хочет найти работу, то обязательно ее найдет. Нет, это было не так легко лет пять тому назад, а теперь и подавно. Каких только унижений я не испытал в тот период. Я даже обращался кое к кому из моих старых друзей (ненавидя себя за это, да и их тоже) и не знаю, что тогда для меня было невыносимее — наблюдать, в какой стыд я повергал их своими просьбами, или стыд, который я сам испытывал, понимая, как им стыдно за меня в роли просителя.