Книга Биробиджан - земля обетованная - Александр Мелихов

В итоге после образования автономной области с 1934 по 1937 год в нее переселилось 23 тысячи человек, из которых осело приблизительно две трети. Результат, если учесть мизерность ресурсов, может быть, даже и неплохой. При всей бедности и безалаберности были достигнуты и довольно серьезные, по тогдашним меркам, экономические результаты. Разумеется, сельское хозяйство развивалось в рамках так называемого колхозного строя: к 1934 году Еврейская автономная область вышла на первое место в Дальневосточном регионе по уровню коллективизации — 89,9 процента. Особенное доверие здесь внушает нехватка последней десятой доли процента — не 90, а именно 89,9! При этом на пятьдесят обычных колхозов приходилось шесть еврейских.

Из сегодняшнего дня невозможно разглядеть, чтобы в них что-то делалось как-то особенно по-еврейски, экзотическими были, похоже, только имена коллективных хозяйств: Бирофельд, Валдгейм, «Ройтер Октябрь», Ленинфельд… Для серьезного читателя можно привести ряд любопытных цифр о росте технической вооруженности (в 1934 году в колхозах ЕАО было 73 трактора, 4 комбайна и 22 автомашины, а в 1935-м уже 135 тракторов, 21 комбайн и 35 автомашин), о росте посевных площадей (за этот же срок на 20 процентов) и поголовья всяческой живности, — которой было, по правде сказать, негусто, — лошадей 2581 к началу 1934 года и 2890 к началу 1935-го, крупного рогатого скота — 4428 и 4998; лучше всего обстояло дело с самым нечистым животным — свиньей, чье поголовье за год Съезда победителей и убийства Кирова более чем удвоилось — с 2532 до 5372. А к 1937 году количество лошадей возросло на 170 процентов, крупного рогатого скота на 23 процента, свиней же на 224 процента. Со свиньями у евреев по-прежнему обстояло лучше всего, — это было особенно трогательно. Свиней опережали только древние добрые козы — прирост аж 554 процента!

Не знаю уж, к какому времени относится анекдот — обмен телеграммами между Москвой и Биробиджаном. Москва: «Организовывайте колхоз». Биробиджан: «Колхоз организовали. Высылайте людей». Тем не менее к концу 1937 года в ЕАО насчитывалось целых 22 переселенческих колхоза с общим населением 6380 человек (рост по сравнению с 1934 годом более чем в три раза). За это же время их посевная площадь увеличилась в пять раз, а раскорчеванная даже в шесть с половиной. Для серьезного читателя, находящего вкус в бухгалтерской «материалистической» истории, все возводящей к производительным силам, можно было бы привести массу полезных сведений о вспашке паров, зяби, яровизации и удобрениях, о пчеловодстве и рисосеянии. Однако пишущего эти строки как профессионального творца грез больше занимает история психологическая, история зарождения и борьбы человеческих страстей, неотделимая от истории коллективных иллюзий.

И тогдашнему государству, в отличие от нынешнего, нельзя отказать в определенной мудрости: оно ни на миг не забывало творить, насаждать и поддерживать выгодные для себя иллюзии. Именно тогда, когда у крестьян была окончательно отнята земля, а у евреев последние и без того сомнительные шансы на самостоятельность, 28 августа 1936 года еврейские переселенческие колхозы и колхозники получили государственные акты на вечное пользование землей, написанные на «государственном» еврейском языке. В соответствующем постановлении ВЦИК СССР говорилось, в частности, что, наконец-то обретя государственность и землю, «колхозники-евреи успешно овладевают техникой социалистического земледелия, поднимают урожайность полей, организационно и хозяйственно укрепляют колхозы, поднимают производительность сельскохозяйственного труда и на деле опровергают всякую буржуазную ложь о невозможности для еврейского населения освоения труда в сельском хозяйстве».

Прочно поддерживалась и другая фундаментальная иллюзия: во всех наших провалах виноваты наши враги. Типичная пятиминутка ненависти в газете «Биробиджанская звезда» за 21 марта 1937 года: «Внутри страны против нас хитрые враги организуют пищевой голод, кулаки терроризируют крестьян-коллективистов убийствами, поджогами, различными подлостями, — против нас все, что отжило свои сроки, отведенные историей, и это дает нам право считать себя еще в состоянии гражданской войны». Это была для победителей одна из самых безопасных войн в истории человечества — война с полностью дезорганизованным, психологически сломленным и материально обезоруженным противником. Но его истребление, преподнесенное народу как греза об опасной и спасительной войне, было придумано с немалым умом и пониманием коллективной психологии (невольно напрашиваются сравнения с сегодняшними либеральными реформаторами, поставившими на абсолютно чуждый коллективной человеческой природе прагматический рационализм). Это и впрямь действовало: если где-то дохли куры или заваливался сарай — это объяснялось происками троцкистско-бухаринских выродков и — тут бы всем насторожиться! — буржуазных националистов. Ибо под последнюю рубрику уже мог быть подведен всякий, кто понимал еврейскую государственность как возможность проведения в жизнь хоть каких-то специфически еврейских интересов.

Так впоследствии и случилось. Но пока любое хозяйственное совещание сопровождалось — только ли ритуальными? — призывами к бдительности, и бескорыстные энтузиасты так до конца своих дней и не могли понять, что этот сталинский лозунг был направлен в первую очередь против них.

Промышленное производство с точки зрения марксистской грезы было менее подозрительным, чем сельское хозяйство, но в Еврейской автономной области дело несколько осложнялось тем, что тамошняя промышленность началась с мелкобуржуазного кустарничества. Первой артелью сделалось маленькое предприятие по выпуску венских стульев, именуемое все-таки не «Венским», а «Биробиджанским стулом». За «Биробиджанским стулом» развернулись «Механизированный мебельщик», «Металлист», зимой и летом ладивший телеги и сани, «Химик», клеивший фанеру, «Пищепром», кормивший еврейских и прочих трудящихся, красное «Колесо Революции», без которого не могла сойти с места значительная часть биробиджанских телег и даже саней. Иные артели радуют слух одними лишь именами: «Смолокур», «Красный клещевик» (бочки) и даже «Первое мая», круглый год наполнявшее область известью.

Если мерить в тысячах рублей, то продукция кооперативов с 1929 по 1932 год нарастала вполне впечатляюще: 65, 590, 1120, 2000, — рост более чем в тридцать раз. При этом к началу 1932 года национальный состав работников кооперации распределялся следующим образом: евреи — 310 (60,2 процента), русские — 97 (19,4 процента), корейцы — 57 (11,4 процента), так что на долю китайцев и белорусов, вместе взятых, оставалось всего лишь 1,2 процента. Словом, базис биробиджанской промышленности, судя по всему, заложили именно евреи.

Перечисленные мелкие предприятия действительно разрослись в настоящие, промышленные. В 1933 году к ним присоединился ряд химических производств, сумевших начать самообеспечение всего Дальневосточного края прозаическими, но крайне необходимыми предметами, вроде скипидара, колесной мази, синьки и проч. Притом, что особенно приятно, все это делалось исключительно из отходов (лиственничные и кедровые пни, пихтовые ветки). Артель «Кирпичики» в 1931 году усилиями 80 человек выдала миллион сами понимаете чего, — без строительного производства область развиваться никак не могла. Поэтому был заложен целый завод стандартного домостроения на 800 рабочих мест, — это было уже гораздо более серьезно. Осенью 32-го завод уже выпустил первую продукцию. В том же году были запущены известковый госзавод, завод жженого кирпича, шлакобетонов и т. п.