Книга Пианисты - Кетиль Бьернстад

Тогда я закрываю глаза. Я люблю Аню.

— Посмотри на меня, — приказывает она. Я подчиняюсь. В то же время она расстегивает мои брюки. Глаза ее широко раскрыты. Я осторожно целую ее. Она не отпускает меня. Мне приятно.

— Не бойся, — говорит она. — От этого я не забеременею.

И осторожно засовывает руку мне в брюки.

Я не двигаюсь.

— А теперь ты должен делать со мною то же, что я делаю с тобой, — мягко говорит она.

Проходит несколько минут. Ведь я не знаю, чего она от меня ждет.

— Ты этого еще не умеешь? — шепчет она мне на ухо. Я чувствую на себе ее властную руку. Первый раз девушка касается меня в этом месте. Я не в состоянии ей противиться.

— Тебе приятно? Я чувствую, что тебе приятно. Мой любимый. А теперь сделай то же самое со мной.

Она кладет свою руку на мою. Показывает. Как просто, с удивлением думаю я. Никогда не думал, что это так.

Маргрете Ирене начинает постанывать. Проходит всего несколько секунд. Она кончает со стоном. Потом целует меня в шею, прижимается ко мне. Я прислушиваюсь к ее дыханию. Не знаю, что мне делать дальше.

— Спасибо, Аксель. Мне было так хорошо.

Я неподвижно лежу рядом с Маргрете Ирене. Даю ей время отдышаться. Но она еще не отпускает меня. Мы слушаем Барбера, но желание накатывает быстрее.

— Я не уверен, что хочу.

— Конечно, хочешь! — повелительно звучит ее голос.

Я думаю только об Ане, о ее руках, губах. Думаю о Желтой Вилле. О запахе ольшаника. О запрещенном.

О Катрине, о ее груди и ногах. И все-таки я думаю только об Ане.

Но Маргрете Ирене знает, что теперь я в ее руках. В ее цепких руках. Мы целуемся. Я чувствую вкус ее пластинок. Она торжествующе смеется.

— Это было неизбежно, — говорит она. — Это должно было произойти уже давно.

Она крепко держит и не отпускает меня. Я в ее руках. Бурный взрыв. Сперма попадает ей на брюки. Какой позор! Я ищу носовой платок.

— Это не горит, — смеется Маргрете Ирене и целует меня в губы. — У нас впереди уйма времени. Не огорчайся. Наслаждайся. Ты никогда не смел наслаждаться. Спасибо Рубинштейну. Спасибо тебе. Не занимайся больше трех часов в день. Помнишь его слова? Да здравствует Союз молодых пианистов!

Разговор с отцом

Я возвращаюсь домой после полуночи — растрепанный, пристыженный и растерянный. Маргрете Ирене. Кто пожелал бы ее в качестве возлюбленной? Это получилось случайно, думаю я. И больше никогда не повторится.

Отец сидит в гостиной, он заснул под музыку. Сутулая спина, бессильно висящие руки. Я подхожу к проигрывателю, смотрю на конверт — лицо Риты Штрайх. Как странно. Неужели это простое совпадение? Она пела Моцарта.

— Отец, — говорю я и осторожно трогаю его за плечо. — Ты меня слышишь?

Он, вздрогнув, просыпается. Смущенно глядит на меня.

— Кажется, я заснул.

Я качаю головой и поеживаюсь.

Иду на кухню. Наливаю два стакана молока и ставлю их на стол. Катрине нет дома. Я это чувствую. По царящему в доме покою. Она где-то в городе. Отец смотрит на меня бегающими глазами, при маме это означало что-то серьезное.

Я сажусь на диван и провожу рукой по волосам. Новый взрослый жест. Я горд, и в то же время мне стыдно. Возможно, что-то потеряла Аня, а вовсе не я.

В голове у меня нет ничего, кроме Ани. Сегодняшнее событие — только этап на пути к ней, думаю я.

Передо мной сидит погасший отец.

— Что случилось? — спрашиваю я.

Он беспомощно смотрит на меня, словно я должен сам все понять и произнести эти слова вместо него.

— Я продал дом, — говорит он.

Я киваю. Для меня это не неожиданность. Мы пьем молоко.

— У нас больше совсем нет денег?

— Да, сынок, даже десяти эре.

Он растерян. Его взгляд пугает меня. Напоминает мне о маме. Когда ее подхватило течением. Когда она поняла, что зашла слишком далеко. Я не должен заходить слишком далеко. Я глажу его по плечу. Собственного отца. Но я никогда прежде этого не делал. Я быстро убираю руку.

— А что случилось?

Он словно оценивает меня, словно не уверен, что это подходящий момент для признания.

— Я сдался, — говорит он.

— Почему?

Его взгляд пронизывает меня насквозь.

— Я допустил ошибку.

Он делает большой глоток молока.

— Какую?

Отец пожимает плечами.

— Не понял, что мой проект окажется абсолютно невыполнимым.

— Ты в этом уверен?

— Да. В этом я твердо уверен. В последние годы мне не повезло ни с одним из моих проектов.

— Такое иногда бывает.

— Да, но не так часто, как у меня. — Он смотрит на Риту Штрайх. Красивое лицо. Совершенная колоратура. — Мама первая это поняла, — говорит он. — Теперь мне страшно, что на нашей семье лежит проклятье.

— Какое проклятье?

— Мы переоцениваем свои силы. — Он крепко хватает меня за плечо. — Я слишком замахнулся, Аксель. И первой это поняла мама.

— Она сама была по натуре авантюристка. — Мне хочется его утешить.

— Нет. Она никогда не заходила слишком далеко. Всегда понимала, что достижимо, а что — нет. А это очень важно.

Я киваю. Раньше это был мой вечер, теперь это вечер отца. И я отдаю его ему. Понимаю, что он выпил больше, чем я.

— Все эти годы я возился с этими квартирами. Больше у меня это не получается.

Я сижу и слушаю его, мне хочется быть хорошим сыном.

— Что у тебя не получается?

Он мрачно смотрит на меня.

— Мое дело пролетело. — Он вдруг начинает смеяться, потому что пьян в стельку и потому что заговорил в рифму. — На этом рынке правит один ловкач. Его фамилия Трондсен. Он все делает правильно. А я неправильно. Так было уже много раз. Через год нам придется уехать отсюда.

Я вздыхаю с облегчением.

— Не раньше?

— Ты ничего не понимаешь, — говорит отец.

Я лежу в постели и не могу заснуть. Что он имел в виду? Что я слишком много думаю о себе?

Отец тоже лег. Он похрапывает за стенкой.

Я думаю о Маргрете Ирене, о том, какая она под брюками, под трусами. Думаю о том, что случилось. Пластинки на зубах, губы, руки. Жгучий стыд. Думаю об Ане, которая будет играть Равеля с Филармоническим оркестром. О Ребекке, которую ждет дебют. Мое чувство похоже на отвращение, на смесь тревоги и страсти.

Слышится какой-то звук.