Книга Зеленый Дом - Марио Варгас Льоса

— Мы были на реке Апага, и уамбисы напали на след, — сказал Фусия. — И я дал этим собакам обвести себя вокруг пальца. Подлюги говорили — надо нагнать их, они наверняка несут каучук, идут сдать то, что собрали в этом году. Я послушал их, и мы пошли по следам, но этим собакам хотелось не каучука, а драки.

— Известное дело — уамбисы, — сказал Акилино. — Ты уж должен был их знать, Фусия. Так вы и встретились с шапрами?

— Да, у Пусаги, — сказал Фусия. — У них не было ни мячика каучука, и, прежде чем мы высадились, они убили одного из уамбисов. Остальные рассвирепели, и мы не смогли их остановить. Ты не представляешь себе, что было, Акилино.

— Прекрасно представляю, они устроили жуткую резню, — сказал Акилино. — Уамбисы самые мстительные из язычников. Многих они убили?

— Нет, почти все шапры успели убежать в лес, -сказал Фусия. — Мы захватили только двух женщин. Одной отрезали голову, а другую ты знаешь. Но мне было нелегко привезти ее на остров. Пришлось вытащить револьвер — они и ее хотели убить. Вот так и началась история с шапрой, старик.

Приехали два уамбиса? Лалита побежала в поселок вместе с Акилино, цеплявшимся за ее юбку. Женщины плакали и вопили: одного убили в Пусаге, хозяйка, шапры убили отравленной стрелой. А где хозяин и остальные? С ними ничего не случилось, приедут попозже, потому что плывут медленно — везут много добра, которое захватили в агварунском селении на Апаге. Лалита не вернулась в хижину, осталась у лупун и долго смотрела на озеро, на горловину протоки, где должны были показаться лодки. Но потом ей надоело ждать, и она побродила по острову с Акилино, все цеплявшимся за ее юбку. Они обошли черепаший пруд, три хижины белых, поселок уамбисов. Язычники уже перестали бояться лупун — жили среди них, прикасались к ним. Родичи убитого все плакали и катались по земле. Акилино побежал к старухам, сплетавшим листья унгураби[41]. Надо сменить крыши, говорили они, а то пойдет дождь и нас зальет.

— Сколько лет могло быть этой шапре, когда ты привез ее на остров? — сказал Акилино.

— Лет двенадцать, она была еще совсем девочка, — сказал Фусия. — И целенькая, Акилино, ее еще никто не трогал. Да и вела себя не как скотина бесчувственная, отзывалась на ласку, льнула ко мне, как щеночек.

— Бедная Лалита, — сказал Акилино. — Представляю, как у нее вытянулось лицо, когда она увидела тебя с девчонкой, Фусия.

— Не сочувствуй этой суке неблагодарной, — сказал Фусия. — Она еще мало от меня натерпелась, я только об этом и жалею.

Они свирепые, кровожадные? Может быть, но к Акилино они были добры. Они научили его мастерить стрелы и остроги, позволяли ему играть с палками, из которых они вытачивали пукуны[42], и пусть к некоторым вещам у них душа не лежит, разве они не построили хижины, не засеяли клочки земли, не ткали одеяла? И разве они не привозили еду, когда у дона Акилино кончались консервы? И Фусия говорил — хорошо, что они дикари и думают только о схватках, о мести, если бы пришлось делить с ними барыши, нам мало что оставалось бы, а Лалита — если мы когда-нибудь разбогатеем, Фусия, то этим мы будем обязаны уамбисам.

— Когда я был молодым парнем, в Мойобамбе мы собирались шайкой и подстерегали женщин ламистов, — сказал Акилино. — Стоило какой-нибудь отойти подальше, мы всем скопом набрасывались на нее, не глядя, молодая она или старая, хорошенькая или дурнушка. Но разве можно променять христианку на чунчу?

— С этой у меня было не так, как с другими, старик, — сказал Фусия. — Мне нравилось не только спать с ней, но и валяться в гамаке, и смешить ее. И я жалел, что не знаю языка шапров, а то мы могли бы поговорить.

— Черт возьми, Фусия, ты улыбаешься, — сказал Акилино. — Вспоминаешь об этой девчонке и веселеешь. Что же тебе хотелось сказать ей?

— Мало ли что, — сказал Фусия. — Как тебя зовут, ляг на спину, посмейся еще. Или чтоб она расспрашивала о моей жизни, а я бы ей рассказывал.

— Ну и ну, — сказал Акилино. — Значит, ты влюбился в эту маленькую чунчу.

Вначале можно было подумать, что они не видят ее, что она просто не существует для них. Лалита проходила мимо, а они продолжали трепать чамбиру и даже не подымали головы. Потом женщины начали оборачиваться и пересмеиваться с ней, но не отвечали, когда она с ними заговаривала, и она ломала себе голову — они не понимают ее? Или Фусия запретил им разговаривать с ней? Но они играли с Акилино, а как-то раз одна уамбиска побежала за ними и, догнав, надела на Акилино бусы из зерен и ракушек — это была та самая уамбиска, которая вдруг уехала, ни с кем не попрощавшись, и не вернулась, точно канула в воду. Фусия говорил — вот это хуже всего, когда хотят приезжают, когда вздумается уезжают, а через несколько месяцев возвращаются как ни в чем не бывало. Проклятая штука иметь дело с дикарями, Лалита.

— Бедняжка до ужаса боялась их, — сказал Фусия. — Когда приближался уамбис, она бросалась к моим ногам и, вся дрожа, цеплялась за меня. Уамбисы были для нее страшней самого дьявола, старик.

— Может быть, женщина, которую они убили в Пусаге, была ее мать, — сказал Акилино. — И потом, все язычники ненавидят уамбисов. И неудивительно — они гордецы, всех презирают, и нет другого такого разбойного племени.

— А по мне, они лучше других, — сказал Фусия. — Мне по душе их нрав. Видел ты хоть одного уамбиса-слугу или уамбиса-пеона? Они не дают себя эксплуатировать белым. Они любят только охотиться и воевать.

— Поэтому их и перебьют всех до одного, даже на развод не останется, — сказал Акилино. — Но ты-то их эксплуатировал в свое удовольствие, Фусия. Они разбойничали на Мороне, Патасе и в Сантьяго, а ты на этом зарабатывал деньги.

— Я поддерживал их ружьями и доставлял туда, где были их враги, — сказал Фусия. — Они видели во мне не хозяина, а союзника. Что-то они теперь сделают с шапрой? Наверняка они уже отняли ее у Пантачи.

Родичи убитого продолжали плакать и до крови кололи себя колючками — чтобы полегчало, хозяйка, вместе с дурной кровью выходят печали и страдания, а Лалита — может, это и верно, когда у ней будет горе, она попробует. И вдруг мужчины и женщины поднялись и побежали к обрыву. Они влезали на лупуны, показывали на озеро. Едут? Да, в горловине протоки показалось каноэ — носовой, Фусия, много груза, а за ним второе — Пантача, Хум, еще груз, уамбисы и лоцман Ньевес. И Лалита — смотри, Акилино, сколько каучука, никогда не видела столько, слава Богу, скоро они разбогатеют и уедут в Эквадор, а Акилино визжал от радости — понял? — только жаль уамбиса, которого убили.

— Он остался без женщины и без хозяина, — сказал Фусия. — Наверно, повсюду ищет меня, бедняга, и плачет в голос от горя.

— Пантачу нечего жалеть, — сказал Акилино. — Это пропащий человек, он совсем рехнулся от своих отваров. Наверное, и не заметил, что тебя нет. Когда я в последний раз приехал на остров, он меня даже не узнал.