Книга Университетская роща - Тамара Каленова

Вот, к примеру, деревья. От близости к человеку они не только выигрывают, но и проигрывают. В первом случае речь идет о культурных посадках: сады, парки, охраняемые дубравы… Во втором — пожары, бессмысленная порубка, жестокая лесодобыча… Крылову вспомнилось зрелище, поразившее его в Казани. Стояла глубокая осень, вот-вот грянут морозы, а тополи и липы на городских улицах зеленели вовсю. Обманутые вечерним освещением керосино-калильных фонарей, они, верно, думали, что световой день еще долог и, стало быть, зима за горами… Они так и ушли под снег, под завывание ранней метели, не подготовившись, зелеными. Больно было смотреть на их живые скрюченные листья… Не так ли и душа человеческая, доверившись искусственному свету и ласке, распахивается в чистосердечном порыве — и никнет, и страдает от нежданных холодов?..

«Нынче у меня все, благодарение господу, идет, как тому и полагается следовать, — утешил сам себя Крылов, не в силах оторвать взгляда от взъерошенного мокрого парка. — Деревья листву бросили, в дремоту вошли. Кто боится морозов — рогожей укутан. Кто ветроломок, как ива или крушина, к опоре подвязан. Отчего не зазимовать? Не впервой…».

Стараясь не шуметь, он оделся, попил чаю на кухне. На прощанье заглянул к жене.

Маша спала полусидя, на высоких подушках. Ночью ей было нехорошо — задыхалась, не могла задремать. Теперь бледное исхудавшее ее лицо, кажется, успокоилось и похорошело. Капельки пота выступили над тонкими, нервно изломанными бровями, и это казалось добрым знаком.

Бедная Маша… С какой неохотой она последовала за ним в Сибирь и как самоотверженно делает вид, что все ей нравится, что жизнь отладилась. Скучно, скучно ей живется с ним. Что она видит? Пустые, небогато убранные комнаты, клетки с птицами, домашние цветы, книги. Детей нет. Хозяйство не занимает и трети времени. Сквозь замерзшие окна с двойными рамами пять-шесть месяцев кряду глядит белая зима. То примется Маша вязать — и на полдороге оставит это занятие. То решает кроить себе платье, да не выберет фасона. Всюду лежат раскрытые на какой-нибудь странице, непрочитанные книги. Маша сердится, когда Крылов расставляет их по полкам. Он уж теперь и не трогает ничего в ее комнате. Приискать бы ей какое занятие, дело, да вот беда — нездоровье…

Он прикрыл дверь, вернулся на кухню. А что если приготовить чай с лимонником, душицей и листом смородины? Может быть, жене понравится…

Воодушевленный этой мыслью, Крылов заторопился — и обронил стеклянную банку.

— Лиха беда почин: есть дыра, будет и прореха! — обрадованно водворился на кухню Пономарев. — Доброе утро, Порфирий Никитич. Слава богу, не разбился сосуд, только шумы произвел.

— Доброе, доброе, — тихонечко проворчал Крылов, досадуя на свою оплошность. — Что рано поднялся, Иван Петрович? Я помешал?

— Нет, не вы, — махнул рукой Пономарев. — Мне хоть из револьвера Лефоше стреляй, из самого большого калибру, и то не разбудишь, коли я спать желаю. А уж коли не желаю, когда мысли одолевают — не уложишь!

— Какие же мысли? — машинально спросил Крылов, составляя чайный сбор.

— А разные, — Иван Петрович потуже запахнул старенький байковый халат и удобно расположился в плетеном кресле. — Я вот давеча был на чтениях в народной библиотеке. У Макушина. Буткеев лекцию производил. С большим числом туманных картин. Интригующе, слов нет!

— О чем лекция-то? — вздохнул Крылов, понимая, что теперь ему не уйти из дома, покуда Иван Петрович не выговорится.

— О строении солнца, — доложил Пономарев. — О протуберанциях и солнечных пятнах. Буткеев-то по Секки излагал, я ничего не понял! Одно уловил, что теперь наше светило будут спектрально изучать. Новейшим способом. Это как — спектрально?

— Ну, во-первых, спектральный анализ не такая уж новинка, — ответил Крылов. — Во-вторых, я не специалист, но полагаю, что физики намерены всерьез заняться исследованием солнечного луча. Из чего состоит, хотят узнать.

— Ну да, ну да, — закивал Иван Петрович, вполне удовлетворяясь коротким объяснением. — Лекция неплохая, но она была отравлена неаккуратностью публики. Когда я пришел, сидело четыре человека. Потом тянулись до семи часов, и набралось человек пятьдесят. Буткеев нервничал. Говорит, предполагал еще бесплатную лекцию произвести «О тепле и воздухе», а теперь, дескать, подумает.

— Да, вот уж чего не ценит русский человек, так это времени.

Ни своего, ни чужого не жалеет, — согласился Крылов и поглядел на часы. — Ого, уже четверть седьмого.

Встал из-за стола; Пономарев не посмеет удерживать его, до вечера со своими разговорами потерпит.

— Я попрошу вас, любезный Иван Петрович, напоите Машу вот этим отваром, — сказал он напоследок. — Да к обеду меня не ждите. Я в Гербарии буду. Перекушу насухо. С собою взял пироги.

— Разумеется, напою. А вечером? Вы не забыли? В театр места заказаны, так что не опаздывайте, — напомнил Пономарев, провожая его до двери.

— Ах да, театр! — спохватился Крылов и виновато добавил: — А я хотел немного поработать. Столько дел в Гербарии…

— Помилуйте, «немного»! — возмущенно всплеснул руками Иван Петрович. — Уходите — еще семи нет, а к семи вечера быть не обещаетесь? Разве можно так отчаянно работать, Порфирий Никитич?

— Да, да, — улыбнулся смущенно Крылов. — Виноват. Конечно, вы правы, как всегда. Передайте Маше, что я… в следующий раз… непременно… А нынче нет, не могу.

Ботанический кабинет, или, как его еще иногда называли, ботанический музей, а Крылов именовал кратко Гербарий, находился на втором этаже главного корпуса. При жгучей нехватке помещений для кафедр — в целях экономии проект университета постоянно урезывался и усох до такой степени, что многие научно-учебные и подсобные помещения с первого дня оказались явно недостаточными — ботанический музей размещался довольно просторно: в двух комнатах. Крылов был буквально счастлив, что удалось расставить несколько шкафов, длинные рабочие столы — и еще место осталось. Он гордился четырехметровыми кедровыми шкафами, украшенными художественной резьбой. Ботаники всего мира мечтают о гербарных шкафах из камфарной древесины — у нее сильный аптечный запах, убивающий вредных насекомых. Поначалу мечтал о таких шкафах и Крылов, хотя и понимал, что желание его трудноосуществимо: слишком дорого стоит древесина камфарного лавра, уроженца острова Формозы и Японии. Но потом, когда он получил прекрасно выполненные кедровые шкафы, то выбросил из головы всякую мысль о заморском лавре: кедр обладал замечательными свойствами — красотой, долговечностью, приятным запахом, в нем не заводилась моль — и ничем не уступал чужеземцу.

Крылов любил эти комнаты с высоко поднятыми потолками, на которых скромно и выразительно вился растительный орнамент лепки талантливого самоучки томского ремесленника Семена Келькина. Именно здесь он забывал о времени, о невзгодах и сомнениях. Еще с утра при мысли о том, что предстоит работа в Гербарии, у него устанавливалось в душе устойчивое радостное равновесие, жизнь обретала разумный смысл.

Как-то в Казани на вопрос друга своего Мартьянова «Почему ты стал ботаником?» Крылов ответил: «Из-за близорукости». Дескать, близорукость мешает любимому делу: ловле птиц и орнитологическим наблюдениям. А растения-де прикреплены к одному месту, их отыскать легче.