Книга Другая жизнь - Лайонел Шрайвер

Он работал даже в обеденный перерыв и позвонил в больницу только в два. Глинис все еще была в операционной. Он позвонил в три. Она все еще была в операционной. И в четыре. Он поздравил сам себя с тем, что врачи, наконец, закончили. Слишком много времени она провела со вспоротым животом, выставляя напоказ то, о чем человек обычно не думает, не хочет думать, предпочитая оставаться в блаженном неведении. Сегодня жалобы клиентов помогли ему переключить внимание, он по нескольку раз просил владельца дома повторить, что его не устраивает, уточнял адрес и перечень работ.

То, что Глинис оставалась в операционной вдвое дольше запланированного, заставило его погрузиться в работу на весь день, и это стало для него весьма своевременно выброшенным спасательным кругом. Когда он смог связаться с доктором Хартнесом по телефону, было уже около шести. Джексон крутился рядом и, естественно, подслушивал.

– Что ж, по крайней мере… я вас понял. А что конкретно? Что это значит?.. Нет, я бы предпочел, чтобы вы были со мной откровенны… Сегодня вечером есть необходимость в моем?.. Нет, я все сделаю. Лучше услышать это от меня. Доктор Хартнес? У вас сегодня был напряженный день. Вы, должно быть, очень устали. Спасибо вам за желание спасти мою жену.

Шеп повесил трубку. Выражение лица Джексона давало понять, что он неверно истолковал его последнюю фразу.

– Основные показатели в норме, она отдыхает, – поспешил Шеп успокоить друга. – Но, ох… – Он вспомнил Глинис, спускавшуюся по лестнице, с замотанным окровавленной тряпкой пальцем. Сейчас настал очередной момент столкнуться с ужасной реальностью. – Все оказалось хуже, чем они предполагали. Они выявили так называемую «двухфазную» форму. Эпителиоидные клетки и саркомоподобные вперемешку. Врач сказал, как шоколадно-ванильное мороженое. Биопсия этого не показала. Эти саркомоподобные клетки жуткая гадость, и, я так думаю, химиотерапия на них не подействует. Поэтому они и не стали устанавливать катетер. Врачи сделали все, что могли, но это не значит, что они сделали все. Боюсь, просто разрезали ее и зашили.

– Это очень плохо, – произнес Джексон.

– Плохо.

Шеп много раз репетировал свою речь. Вечером он вернулся домой и рассказал обо всем сыну. У Зака возник лишь один вопрос. Отец ответил уклончиво:

– Все зависит от результатов после химии.

Зака интересовало не это. Он хотел услышать цифры. Что ж, если парень хочет знать, он имеет на это право. Он воспринял сказанное, издав странный приглушенный звук, нечто похожее на бульк, словно камень упал в бассейн, Шеп внимательно наблюдал за тем, как он исчезает из вида, опускаясь на дно. Казалось, в этом есть рациональное зерно. Сын не был шокирован. Хотя его отец болезненно воспринимал тот факт, что в современном мире такие вещи считались обыденными, даже стали ожидаемы.

По крайней мере, с этого момента они двое стали ближе друг другу. Жизнь обоих рушилась на глазах. Его объединяло с детьми то, о чем раньше Шеп не задумывался: если горе происходило в жизни его жены, то это становилось и горем для его детей. Людей объединяют общие проблемы, которые для посторонних не больше чем неприятности, поэтому он старался никогда не обсуждать болезнь Глинис с сослуживцами.

Они были вместе, просто невероятно. Зак вызвался посмотреть с отцом телевизор, что было неслыханно. Шеп извинился, сказав, что должен позвонить. Они вымыли посуду, и Шепу было приятно, что, несмотря на его снисходительное разрешение, сын решил не отключать фонтан.

Он удалился в кабинет. Открыл список контактов в компьютере. Ему еще пригодится этот список, когда настанет ответственный момент, он не хотел, но был вынужден признать, что еще воспользуется списком для передачи важного сообщения. Открыв список контактов жены, он добавил номера мобильных и домашних телефонов ее знакомых и разделил их на три группы: «Семья», «Близкие друзья» и «Знакомые», как это было сделано и у Глинис, тщательно проверяя каждую запись. Он подумал, что некоторых ее знакомых можно было отнести к группе «Близкие друзья», поскольку они знали о предстоящей операции и не забыли позвонить в воскресенье и пожелать удачи.

Он стал методично набирать номера. Самым трудным был звонок Амелии, поэтому он решил начать с дочери. Он говорил, заикаясь, и она его перебила:

– Но ведь с ней все в порядке, да? Она хорошо перенесла операцию, да?

Их разговор продолжался дольше, чем Шеп рассчитывал. Он снова и снова пытался объяснить то, что Амелия, по его мнению, должна была понять, пока, наконец, не удостоверился, что ей все ясно настолько хорошо, что она боится услышать от него что-то еще. Закончить разговор было для него сложнее, чем когда-то в детстве уйти от нее, уложив спать, – его дочурка прижималась к нему всем телом, ее руки было невозможно оторвать от его брюк.

Вскоре ему стало легче говорить обо всех подробностях: «Двухфазные» значит, что менее агрессивные эпителиоидные клетки перемешаны с более…" Голос звучал ровно. Ему не было дела до того, что спокойствие может быть истолковано как равнодушное отношение к происходящему. Когда речь заходила о прогнозах врачей, он ограничивался фразой «Менее оптимистичный прогноз», в которой все же присутствовало слово оптимистичный. Каждый из них мог найти необходимую информацию в Интернете, если действительно хотел знать правду.

Сейчас его обязанностью стало скрывать истинное положение дел, планировать посещения, беречь Глинис от нежелательных визитеров. Он приступает по совместительству к новой должности, нечто среднее между секретарем и церемониймейстером. Шеп инстинктивно с недоверием относился к людям, бурно выражавшим свое сожаление о случившемся и заверявшим, что «готовы помочь, чем только смогут». Из личного опыта он знал, что люди, не скупящиеся на обещания, не способны ни на какие реальные действия. Например, Берил была чрезвычайно красноречива, пустилась в воспоминания о тех чудесных днях, когда они вместе проводили время, что само по себе было большим преувеличением, и восхваляла достоинства женщины, которую никогда не любила. Смутившись, он поспешил повесить трубку, сославшись на необходимость сделать важный звонок. Отец, напротив, весьма сдержанно сказал, что «будет молиться за всю их семью». Шепа порой раздражали его банальные высказывания добропорядочного христианина, но сегодня он поразился тому, насколько лаконично и искренне прозвучал ответ.

Со временем их словесное общение сокращалось. Чем хуже Глинис себя чувствовала, тем более важным становились не разговоры, а рука, сжавшая плечо, заботливо взбитая подушка, переставленный на стол телевизор, чашка ромашкового чая. Все чаше, общаясь с людьми лично или отвечая на телефонные звонки, он вздыхал, молчал, испытывая при этом невероятную неловкость. Так было, например, с их соседкой Нэнси, помешанной на продукции «Амвэй». С этой женщиной у Глинис не было ничего общего, по крайней мере, она так считала. Что же касается хирургии, Нэнси нечего было сказать, поэтому она и не пыталась. Более того, Нэнси не делала попыток предложить свою «помощь», которой он в любом случае никогда бы не воспользовался. Она спросила только, когда Глинис сможет принимать посетителей и любит ли она домашние кексы. В выходные она принесла запеканку из брокколи с сыром, и они с Заком поделили ее пополам на ужин. Шеп уже понял, что в кризисной ситуации люди, которых ты считал близкими друзьями, далеко не всегда становятся теми, на кого можно положиться.