Книга Роксолана. Королева Востока - Осип Назарук

Тогда старый Мухиддин ласково посмотрел на нее, как на собственную дочь и сказал, несмотря на свою мудрость, опрометчивые слова:

— Что же он там сказал? — спрашивали все.

— Он сказал:

— «Не жаль ли тебе, госпожа, оставаться на чужбине?

Не боишься ли ты чего-то?» — А она что?

— Она ответила важно, потихоньку повторяя слово Пророка.

— Что за слово?

— «…бойтесь Аллаха, которым вы друг друга упрашиваете, и родственных связей. Поистине Бог — над вами надсмотрщик! И давайте сиротам их имущество и не заменяйте дурным хорошего. Женитесь на тех, что приятны вам, женщинах — и двух, и трех, и четырех. А если боитесь, что не будете справедливы, то — на одной или на тех, которыми овладели ваши десницы. Это — ближе, чтобы не уклониться [от справедливости]».

— Мудрый ответ! — сказал удивленно второй визирь, имевший очень злую вторую жену.

— И что на это ответили улемы?

— Сидели как остолбеневшие. Первым сказал Мухиддин Сирек.

— Что сказал Мухиддин Сирек?

— Сказал, что «Четвертая сура Корана оглашена в Медине».

— А ученый Пашазаде?

— Кемаль Пашазаде сказал то же самое: «Четвертая сура Корана оглашена в Медине…» А потом улемы снова умолкли. После говорил Кемаль Пашазаде.

— И что он сказал?

— Тоже обронил опрометчивое слово, несмотря на мудрость.

— Ну что же там так опрометчиво сказал мудрец Пашазаде?

— Муфтий Кемаль Пашазаде сказал так: «Да благословит Аллах имя твое, о хатун! Ничего и никогда не испугает тебя, ведь с тобой будет сердце величайшего из султанов!» — А что в этом опрометчивого?

— В то, что наша госпожа ответила: «Когда небо раскололось, и когда звезды осыпались, и когда моря перелились, и когда могилы перевернулись, узнала тогда душа, что она уготовала вперед [злого и доброго] и отложила, в тот день, когда душа ничего не сможет для [другой] души, и вся власть в тот день — Аллаху!» — А улемы что ответили?

— Опять будто остолбенели. И Мухиддин Сурек опять начал.

— Что же он сказал?

— Он очень удивился и сказал: «Восьмидесятая сура Корана оглашена в Мекке».

— Ну а ученый Пашазаде?

— Ученый Пашазаде снова повторял за ним: «Восьмидесятая сура Корана оглашена в Мекке». А наша госпожа возьми и добавь: «Во имя Аллаха милостивого и милосердного!». Потом ученые улемы долго молчали. Тогда уже наконец сказал и Кемаль Пашазаде.

— И что сказал Кемаль Пашазаде?

— Он сказал про эти слова: «О, великая хатун! Благословенно будь имя твое как благословится имя Хадиджи — жены Пророка! Ты знаешь, что женой тебя избрал величайший из османских правителей. Ты, верно, подчинишься обычаю жен его скрывать лицо перед чужими вуалью, о хатун!»

— И что же ответила на все это наша мудрая Хюррем хатун?

— Мудрая хатун Хюррем ответила: «О, мудрый муфтий Пашазаде! Встречал ли ты в Коране предписание женщинам скрывать лицо? Ведь я внимательно читала каждую строку священной книги Пророка и не встретила этого…» А муфтий Кемаль Пашазаде сказал: «Но видела ли ты тайные знаки в Коране, о хатун?» — А Хюррем хатун что?

— Мудрая хатун Хюррем ему говорит: «Я видела эти тайные знаки, о мудрый муфтий Пашазаде. И недаром даже великий Мухиддин Сирек говорит о тебе, что все науки когда-то сойдут с тобой в могилу! Но можешь ли ты утверждать наверняка, с чистой совестью, о муфтий, что в этих знаках, что никем еще не прочитаны, есть наказ женщинам скрывать лицо? Да и мог ли Пророк приказать такое, когда Аллах не приказывал цветам скрывать лицо белыми и красными платками?»

— И что ответил Кемаль Пашазаде?

— Мудрый Кемаль Пашазаде ответил как есть: «Не могу с чистой совестью утверждать, что в этих знаках содержится и наказ Пророка женщинам скрывать лицо». А Мухиддин Сирек повторил его слова. Тогда они опять надолго умолкли…

* * *

Среди слушавших тоже наступило длительное молчание. Каждый думал о возможных следствиях влияния султанши на правительство и на собственное положение.

Паузу прервал Капу-ага:

— Сейчас нам надо лишь знать о том, точно ли Мухиддин и Пашазаде пересказали падишаху содержание этой беседы с нашей госпожой. И что они прибавили. И что ответил на это великий султан.

— Это наверняка знает наш ловкий Ибрагим-паша, — сказал Кизляр-ага.

— Может, и знает, но не скажет, — ответил этот умный грек, пользовавшийся расположением султана.

— Почему? — зашумели со всех сторон. — Ведь Кизляр-ага рассказал о то, что знает. Ты и сам слышал!

— Не скажу — с султаном шутки плохи!

— Правда! Но тут не в шутках дело!

— А я тебе вот что скажу: с такой султаншей шутки и вовсе неуместны! — добавил Кизляр-ага, повидавшей обитательниц сераля.

— Ибрагим-паша боится! — дразнили его придворные.

— Вора выдает страх! — уколол кто-то, прошептав поговорку, так, чтобы все слышали.

— Скажу, — решился Ибрагим. — Но ни слова не скажу о том, как узнал это.

— Это нам и не нужно!

— Догадаемся сами!

— Говори уже!

— Мухиддин Сирек и Кемаль Пашазаде рассказали султану все, ничего не скрывая…

— А-а-а-а! — крикнул удивленный Капу-ага.

— Чему тут удивляться? — загудели все вокруг.

— Они же честные люди!

— Не все столь скрытны, как Ибрагим!

Ибрагим сделал вид, что не заметил эту шпильку и продолжил:

— Султан их внимательно слушал. Внимательнее, чем на совете Великого Дивана, — ответил он на укол кое-кому из присутствующих.

— Все зависит от того, кто говорит, что говорит и как говорит, — попробовал парировать один из членов Дивана.

— Тише! Не о Диване речь! Пусть рассказывает!

— Султан обратил внимание на четвертую суру Корана и несколько раз возвращался к ней в беседе с улемами.

— Как это он обратил внимание?

— На эту суру он указывал, спрашивая улемов, не скрыта ли в ней угроза, подобно тому как роза в саду падишаха скрывает свои шипы… — И что ответили улемы?

— Мухиддин Сирек ответил: «Ради одной прекрасной розы стерпит садовник множество уколов». А Кемаль Пашазаде сказал: «Только птицы пестры наружностью, у человека пестрота внутри».

— Что же имел в виду муфтий Кемаль Пашазаде?

— Мудрый муфтий Кемаль Пашазаде хотел сказать, что у человека внутри есть самые разные намерения. Но ее слова, что поднимаются как пар из горшка, не раскрывают ее нутра.

— Мудрый муфтий Кемаль Пашазаде сказал «птица» вместо «зверь», как на самом деле сказано в поговорке.