Книга Йестердэй - Василий Сретенский

Но все же. Какой-то тренд хотелось бы увидеть. Хотим и мы по-прежнему свободы личности или, в соответствии с новыми средневековыми представлениями, свобода – достояние сети, а в жизни достаточно устойчивых запретов?

Запрет на курение, гуманность которого у меня лично не вызывает сомнений (как не вызывал сомнений у средневековых людей запрет на колдовство), все же свободу личности ограничивает не меньше, чем запрет на винопитие в странах ислама.

(Кстати. Джонатан Свифт еще пожалеет, что родился и умер так рано. Когда цивилизационное противостояние противников курения, с противниками винопития вступит в решающую фазу, бои остроконечников с тупоконечниками покажутся всем не сатирой, а детской сказкой. Ну, уж Джонатана-то Свифта…ведь, правда?).

И почему, скажите мне, курить более вредно, чем ездить в автомобиле? Атмосферу загрязняют оба этих процесса, но ни пачкой сигарет, ни даже целым их блоком еще никого не задавило. Почему же на автомобилях не пишут предупредительных надписей, что-нибудь, вроде: «МВД предупреждает, поездка на автомобиле опасна для вашего здоровья»? Или лучше: «Езда на автомобиле развивает целюлит»? Почему не предписывают помещать на капоте художественно выполненные фотографии последствий автомобильных катастроф? Почему не слышно предложений обездвижить какой-нибудь сывороткой систематически нарушающих правила автомобилистов?

Впрочем, я опять разбежался не в ту сторону. Удивительная вещь логика, стоит только попробовать мыслить логично, как тут же начинаешь искать зажигалку.

Кассета 16. Цвет – красный

Сейчас поедем к Марату. Арина меня подвезет и подождет в машине. Ну, хоть так. Я предлагал ей пойти вместе, она отказывается. Наотрез.

Не знаю почему, но мне не хочется с Маратом беседовать. Особенно один на один. Вот ведь взялся за гуж. Кстати, всегда хотел узнать, что такое гуж и зачем за него надо браться. Поскольку в студенческие годы, да и после, мы с друзьями-приятелями регулярно гужевались, то в моем представлении гуж – это рукоятка большого такого старинного ковша, из которого все подряд мед-пиво пьют таким способом, что по усам течет, а в рот не попадает. Обливаются мед-пивом с ног до головы, как древние богатыри. Чтобы кольчуга была липкая и стрелы супостатов застревали в загустевших слоях меда. Вот я сейчас пойду и с Маратом гужанусь.

[пауза]

… а я тебе говорю, что после пятого класса курили траву. Не марихуану конечно. Траву сухую в овраге собирали и делали самокрутки.

– Да ерунду ты говоришь Пол.

– И ты курил. Только когда нас Вера Сергеевна за этим занятием застала, тебе как раз плохо стало, и ты в кусты отошел. А мы у самой тропинки сидели, по которой она через овраг домой шла.

– Что ты только всякую гадость вспоминаешь, прости Господи.

– Почему только. Вот помню, как мы во втором классе снежинки из бумаги вырезали, на уроке труда. На новый год. Или под Новый год?

– Под.

– Хорошо. У твоей снежинки больше всего вырезов было. А потом, когда клеить их собирались на стекла, ты окно открыл, вылез наружу и стоял, пока девчонки визжать не перестали.

– А чего визжать? Класс же на первом этаже был.

– Женщины. Их разве поймешь. А тогда после оврага ты Марат, как председатель совета отряда, при родителях с нас клятву брал: больше никогда не курить. Вот я и не курю.

– Это правильно. Куренье – не богоугодное дело. И выпить тебе не могу предложить. Нету ничего. Пост сейчас.

– Какой пост?

– Петров пост. Апостольский. В среду и пятницу – сухоядение. Понедельник – все без масла. Другие дни…

– А я думал они все зимой и весной.

– О душе, условно говоря, всегда надо думать.

– Да мне и не надо. Эээ… Это я про выпивку. Слушай, Марат я не помню, чтоб ты таким православным был. Когда это у тебя началось?

– Тебе зачем?

– Ну, может я тоже … ну… когда-нибудь…

– Нет, у тебя так не получится. Ты же не знаешь, что это значит: всегда доказывать, что ты можешь лучше, чем другие. Ты ж всегда пофигистом был, Господи спаси!

– Что ж так креститься то. Ну, сказал и сказал.

– Нет, неправильно сказал, да еще в воскресенье. Ты-то сам неверующий?

– Почему это? Ну, я просто… Ну, не знаю…

– Да ты не мучайся так. У каждого свой путь. У меня до восемнадцати лет был путь бесовский.

– А я не замечал.

– А я специально не демонстрировал. Просто меня все, условно говоря, бесило.

– Что все?

– Люди, главным образом. То, что они такие. Тупые. Ленивые. Бестолковые. Лживые. Я не понимал, как можно так медленно соображать. И так мало хотеть. Я все думал, что, может, это мне так с городом не повезло, со школой. Я на все эти олимпиады таскался, чтобы посмотреть, может, где есть умные люди. Интересные. Яркие. Очень хотелось в Москву.

– Ну, так вот она под боком была.

– Да не наездом, и не в эту, в которой мы с тобой живем, а в Москву идеальную. Где люди другие. Вот я тебе историю одну расскажу. Ты в армию ушел, а мы в Ямках после первого курса летом куролесили. В лес уходили на ночь, костры жгли и все такое. Очередное бесовство. Пили много. И вот как-то после такой ночи, на рассвете вышли мы к железной дороге и решили, условно говоря, по мосту через канал пройти, в сторону Москвы.

– Ну и….

– Ну и пошли. И вдруг слышим голос. Громкий, отчетливый. Одну только фразу: «Идущие из Ямок – назад!» и снова «Идущие из Ямок – назад!»

– Ну, так мост – объект стратегический. Там была военная охрана. Вот вас сторож из матюгальника и покрыл.

– Да знаю я. Но эта фраза была, условно говоря, самой точной метафорой всей моей тогдашней жизни. Я был идущий из Ямок. И меня туда не пускали.

– Туда – это куда?

– А я не зал тогда. И сейчас не знаю. Но у меня в сознании стучало каждую секунду: я должен добиться, я должен добиться. Похвалы учительницы, но это только в первом классе. Первого места, не важно в чем. Должности председателя совета дружины, потом секретаря комсомольской организации. Поступления в альмаматерь. Девушки, на которую все смотрят голодными глазами.

– Это ты не про Карину часом?

– Ну. Вы же все тогда с ума посходили. Мне она, условно говоря, никогда особо не нравилась. Худая. Нервная. Грустит часто. Стихи любит. Зачем?

– Вот и у меня тот же вопрос. Зачем. Тебе-то она зачем?

– Да низачем. Просто меня от их пары с Ваньком тошнило. И я стал добиваться. Два года потратил, но добился.

– Чего?

– Вот этого самого. Я вообще у нее первый был. Тут со мной что-то случилось. Не сразу, не в один день, но я стал спокойнее. И люди меня стали раздражать гораздо меньше. И добиваться всего расхотелось.