Книга Роман о любви и терроре, или Двое в «Норд-Осте» - Эдуард Тополь

В зале Заложники

Зинаида Окунь:

Самый отвратительный момент наступил, когда в оркестровой яме организовали туалет. Пускали туда по очереди, по нескольку человек за раз. Это достаточно унизительное зрелище. Я уж не говорю про то, что в оркестровую яму тяжело забираться – подошел к барьеру, нужно как-то подтянуться или подпрыгнуть, перелезть через этот барьер на стул, который стоял внизу, в яме. Пожилым это было особенно трудно, одну женщину ее дети вдвоем туда перевалили, потом вытаскивали. А там, в яме, слез со стула и ищи, где посуше. Многим приходилось рвать на себе одежду и использовать ткань в качестве туалетной бумаги.

Татьяна Гуревич-Солнышкина:

Многие бегали в туалет на нервной почве. Я видела совершенно бешеного мужика, который смертельно хотел в туалет. А очередь туда двигалась медленно – мы должны были по периметру пересаживаться с места на место, пока не дойдешь до оркестровой ямы. И этот мужчина вперед меня прорвался – у него были настолько страшные глаза, просто бешеные…

Николай Любимов, 71 год, сторож ДК:

В яме девочки – направо, мальчики – налево. Девочки уходили подальше, потом вся эта жидкость разносилась по всему залу, все дышали зловониями. Когда я спускался в яму, один чеченец меня ударил. И я не смог там сходить по своей нужде, поскольку был в шоковом состоянии. Впоследствии я не мог делать это несколько дней без медицинской помощи.

Георгий Васильев:

Террористов было слишком мало, чтобы они могли контролировать все входы и выходы из здания. Поэтому они старались держаться внутри зала или около него. И если для зрителей бельэтажа женский туалет расположен там же, на третьем этаже, то туалеты для зрителей партера – внизу, в подвальном помещении, которое террористы не могли контролировать. Они даже сами боялись туда ходить, использовали под туалеты служебные помещения рядом с залом. И пришлось всем – и мужчинам, и женщинам – ходить в оркестровую яму. Разворачивались душераздирающие сцены, когда девочка умоляюще смотрела на чеченку, а та говорила: «Сиди и терпи. Я же сижу». А девочка двое суток не была в туалете… Все это было пыткой. Яма очень быстро превратилась в страшную клоаку, где кровь смешивалась с фекалиями. А на второй день там еще и загорелось. Дело в том, что в качестве подсветки там использовали лампы на оркестровых пультах. Удлинитель одного из пультов закоротило. Огонь перекинулся на провода, с проводов на листы нотной партитуры, начался пожар. Слава Богу, там был наш золотой человек – начальник осветительного цеха Саша Федякин, он притащил огнетушитель, и мы с ним заглушили огонь.

Марат Абдрахимов:

Там было все мокро от мочи, и начали гореть провода. Тогда Георгий Васильев взял огнетушитель и пошел тушить. А когда вылезал из оркестровой ямы, нечаянно нажал на рычаг, и пена попала в лицо одному из боевиков. Тот взорвался: «Вы что делаете?» «Я же нечаянно», – сказал Васильев. А у самого в глазах искорки прыгают…

Елена Ярощук, туристка из Луцка:

Напряженность моментов, когда чеченцы, нервничая, хватались за взрывчатку, было много. За эти дни я свою жизнь вспомнила раз пятьдесят. Но больше всего в этой ситуации поражало поведение детей. Они на все реагировали не так, как взрослые. Не могу забыть московскую учительницу, которая играла с малышами в игры, развлекала их, делала все, чтобы они нормально себя чувствовали. А дети как дети – смеялись, резвились… До сих пор не могу забыть и девятилетнюю девочку, которую потом отпустили. Она была так похожа на мою дочь! Малышка тихонько пела, рассказывала маме сказки, а когда устала – уснула между рядами. Взрослые потеснились, втроем сев в одно кресло, чтобы ребенок мог нормально поспать. Это была поразительная картина: в окружении людей в масках и с автоматами, обнимая плющевого мишку, спала маленькая девочка.

Галина Делятицкая:

Когда мне разрешили пересесть к детям, нам с Лобанковым полегче стало. Мы потихонечку, незаметно от террористов снимали сиденья кресел (они, оказывается, съемные, штырьками крепятся) и клали эти «сидушки» на пол, чтобы ребята могли там как-то лечь, отдохнуть. Потому что пол жесткий, лежать на нем тяжело. И вот мы потихонечку снимали эти «сидушки» и укладывали на них ребят.

Конечно, со временем чеченцы это увидели, но смотрели на это сквозь пальцы, не приставали. Хотя пасли нас постоянно, стояли вокруг, как пастухи. И – посменно, это у них было отработано. Из наших ребят они никого не выпустили, потому что у нас все ребятки были старше десяти лет. Но мы говорили детям, что их обязательно выпустят, все будет хорошо.

Рената Боярчик:

Тут чеченцы снова сделали нам боевую тревогу, все брякнулись под кресла, мы с Алексеем тоже. Я лежу и вижу впереди, в пяти метрах от себя, телефонную трубку. И Алеша ее увидел. Но она – за другими людьми, которые под своими креслами лежат. А Алексей – я вам нарочно не говорю его фамилию, не нужно это печатать, – он такой крупный, рост метр восемьдесят, ему между этими людьми и ножками кресел не проползти. Я тоже не маленькая, но худая – вижу, что проползу. Конечно, страшно до ужаса, потому что эти шахидки стоят над залом и за всеми следят. Но с другой стороны, мы с Лешей за эти часы стали просто как одно целое. Вот никогда и ни с кем из парней у меня даже при оргазме не было такого слияния, как с Лешей в эти часы, когда мы буквально под пистолетом втихую передавали в штаб наши сообщения. И особенно тогда, когда Леша нагнулся якобы шнурки завязать, а над ним эта Света возникла с пистолетом – ну, это я рассказывала. Потому что, когда Света не позволила ему дотянуться до телефонной трубки и он распрямился и пошел к оркестровой яме, я, глядя ему в спину, подумала даже в каком-то ужасе: «Вот, ты видишь? Ты видишь, дура ты гребаная, вот убили бы его сейчас, и все, и не поимели бы мы друг друга ни разу в жизни! А ведь он так просил, еще вчера, до «Норд-Оста», так просил!..»

И вот от этого чувства вины, что ли, я вдруг двинулась с места и поползла за этой гребаной трубкой. Как ящерица, ага. Но – тихонько, медленно. А люди все равно шипят: «Ты куда, блин? Убьют, дура! Лежи!» По-всякому оскорбляли. Потом эта Света-шахидка рядом остановилась – в одной руке пистолет, в другой граната. Тут я просто замерла, как будто меня убили. Даже не дышу. Но в этот момент, слава Богу, Бараев крикнул со сцены: «Ладно, вставайте! Будете знать, как мы в Чечне живем!» Ну, все зашевелились, задвигались, и эта Света – вижу по ее ботинкам – вперед ушла. Я – цап эту телефонную трубку и назад ползком.

Только трубка оказалась мертвая, в ней тоже батарейка села. Леша от досады чуть ее пополам не переломил.

Галина Делятицкая:

Чтобы дети поменьше слышали разговоры взрослых о расстреле, смерти, я стала рассказывать им всякие смешные истории. Как я была со своим коллективом на гастролях и ночь провела в туалете. Их это очень рассмешило, и после этого пошла цепная реакция – каждый начал рассказывать смешные истории, у них даже наступал момент расслабления, пропадал страх. Они даже говорили: «Смотрите, какие боевики хорошие – шоколадки нам дают, воду». И хотели по-человечески с боевиками поговорить, спрашивали их о чем-то простом…