Книга И возвращу тебя.. - Алекс Тарн

Берл послушно вынул новую банкноту, которую немедленно постигла судьба первой. «Она еще и фокусница, — подумал Берл. — Интересно, куда она их прячет? Карманов-то нет… в кресло, что ли?»

— Вот так-то лучше, — Танки улыбнулась, отчего штукатурка на ее лице пошла трещинами. — Подожди меня здесь, сладенький…

Она выпрастала себя из кресла, распрямилась и подошла к Берлу вплотную. Берл зажмурился. Он никогда еще не чувствовал себя таким маленьким, даже в детстве. Танки ласково погладила его по щеке.

— Красивый… — Танки повернулась и, двигаясь с неожиданной для ее веса ловкостью, исчезла в темноте.

«Как двадцатка,» — подумал Берл и облизнул пересохшие губы.

Колька ждал его в машине, немного сконфуженный от собственного малодушия.

— Ну как? — сочувственно спросил он.

— Сейчас приведет…

Они некоторое время сидели молча, глядя на пустое Танкино кресло, на светлеющие в темноте песчаные кручи и на проволочный забор вдоль обрыва, под которым угадывалось море.

Берл неловко поерзал на сиденье. Прошло уже несколько дней после разговора с Чико, а он все никак не мог собраться с духом, чтобы рассказать Кольке о гелиной беременности и о девочке, которую она родила в апреле 92-го в тюрьме Неве-Тирца. Просто не мог. Если уж его самого так поразило это неожиданное известие, то трудно было представить, каким потрясением оно могло стать для Кольки. Кроме того, Берл беспокоился не только за своего партнера, но и за других — того же Чико, например. Кто знает, в какие дикие формы выльется страшная энергия дополнительного удара, который он должен обрушить сейчас на Колькины плечи. Получалось, что Геля не просто уехала от него тогда, четырнадцать лет назад — она уехала, беременная его ребенком, уехала, зная об этой беременности и скрыв ее от него. Почему?

Берл снова беспокойно заерзал.

— Да не переживай ты так, Кацо, — добродушно сказал Колька. — Подумаешь, испугался… Ее бы любой испугался. У меня вон до сих пор сердце в пятках. Даже из кабины выйти не смог. Прямо чудо-юдо какое-то, а не баба.

«Чудо-юдо… — подумал Берл. — Сам-то ты тоже то еще чудо-юдо. Эх, если бы можно было не рассказывать…»

Но оттягивать дальше решительный момент не представлялось возможным. Так или иначе он все узнает от своей землячки… лучше уж предупредить заранее, сейчас, пока они вдвоем и ситуация более-менее под контролем, пока он чувствует себя должником, пока…

— Геля была беременной, Коля, — выпалил Берл. — Родила здесь девочку в апреле. Через пять месяцев после приезда.

— Девочку? — переспросил Колька.

На губах у него застыла все та же добродушная, немного смущенная усмешка, с которой он только что уговаривал Берла не слишком расстраиваться из-за забавной трусости, проявленной обоими перед лицом чудовищной Танки.

Берл вздохнул. Уж кому-кому, но ему, чья профессия, собственно говоря, и заключалась в том, чтобы наносить и получать удары, Колькино состояние было знакомо во всех деталях. Вот человек. Еще секундой ранее он занимался чем-то обычным, рутинным, пребывал в полурасслабленном состоянии покоя, полусна, сидел в кафе, прогуливался по набережной, лежал на траве, глядел в небо, плавал в море… и вдруг — удар. Сокрушительный, неожиданный, страшный — пулей, кулаком, чугунной многотонной гирей — прошибающий насквозь, достающий до сердца, потрясающий тело до последней клеточки и душу до последнего обрывка самого дальнего воспоминания — Удар!

В этом случае, если удар и впрямь очень силен, сознание просто отказывается принимать неприемлемую реальность. Не зря ведь она названа «неприемлемой», правда? Так ребенок закрывает глаза в наивной надежде на то, что несчастье исчезнет, сгинет, рассосется само собой, что надо лишь немножечко подождать… зато потом, открыв глаза, можно будет снова увидеть маму, море, небо, траву, набережную и кафе… — все, как прежде.

Так и получается, что ребра уже сломаны, пробитое сердце уже пропустило свой первый такт, а человек все еще хранит на лице тень прежней улыбки, еще несет ко рту чашку, еще вытягивается в прозрачной воде, еще делает шаг, намеченный им за мгновение до того, как произошло непоправимое… которое все-таки произошло, да-да, и нечего изображать из себя целку — открывай ворота, спотыкайся, тони, падай мертвым лицом в разливающийся по белоснежной скатерти кофе, уже не видя ни кофе, ни скатерти, ни моря, ни неба… ничего.

— Коля, ты это… полегче, ладно? — неловко сказал Берл и взял Кольку за руку. — Дело-то давнее… зато, смотри, у тебя, наверное, где-то дочка живет. Может, даже здесь. У меня вот нету, а у тебя есть. Мы ее найдем, ты не бойся. Обещаю, слышишь?

— Что? — переспросил Колька, отнимая у Берла свою руку и с удивленным выражением лица принимаясь рассматривать ее, как совершенно новый для него предмет. — Что ты сказал?

— Мы ее найдем, — повторил Берл.

— Нет, до этого. Ты что-то сказал до этого. Скажи это снова.

— Ты все расслышал правильно, — мягко возразил Берл. — Зачем тогда повторять? О! Смотри: идут. Йалла, выходим. Встречай землячку.

Он с облегчением вышел, оставляя Кольку наедине с его расколовшимся надвое миром. Танки ломилась на площадку сквозь низкий кустарник, пыхтя и шумя, словно дивизион лучших в мире пустынных бронемашин «Меркава». За ней поспешала другая женщина, казавшаяся ребенком на фоне огромной подруги. Дойдя до кресла, они разделились: Танки величественно заняла место на своем раздрыганном троне, а женщина продолжила движение в направлении Берла. Одетая в полунищенскую рвань, она выглядела лет на пятьдесят, может больше. Не доходя нескольких шагов до Берла, женщина остановилась и раскрыла объятия.

— Ну наконец-то! — воскликнула она на иврите. — Сто лет не видались! Почему раньше не заходил?

— Ээ-э… да как-то все не до того было… — отвечал по-русски слегка ошарашенный Берл. — А мы разве знакомы?

Женщина распахнула щербатый рот и сморщилась в гримасе, которая, видимо, должна была изображать приветливую улыбку.

— Сто процентов! Я уже всю страну перетрахала, и не по одному разу, — она продолжала говорить на иврите, причем акцент, если и был, то скорее иракский, как у Танки. — Но если ты еще не объят, то тем лучше. Новичкам — особые скидки. За мной, солдат! Родина-Мать зовет!

Два последних предложения она прокричала по-русски, и, притопнув выцветшими до белизны теннисными тапками, вскинула вверх правую руку с воображаемым мечом — в точности, как скульптура Родины-Матери на Мамаевом кургане. Тут только Берл понял, что Родина-Мать, по обыкновению, изрядно пьяна.

— И впрямь похоже… — сказал он с уважением. — А как тебя в детстве звали, мамаша? Не всегда же ты «каменным гостем» работала?

Но его уже никто не слушал. Родина-Мать вдруг резко уронила руки и теперь смотрела мимо Берла, сразу как будто сдувшись.

— Коля… — тихо произнесла она, обращаясь к неподвижному профилю, застывшему в открытом окне автомобиля. — Да ведь это же Коля Еремеев! Коля! Коленька!