Книга Униженные и оскорбленные - Федор Достоевский

– А! Это ты? Жду. Сейчас во сне видел, что ты пришел и менябудишь. Значит, пора. Едем.

– Куда едем?

– К даме.

– К какой? Зачем?

– К мадам Бубновой, затем чтобы ее раскассировать. А какаякрасотка-то! – протянул он, обращаясь к Александре Семеновне, и даже поцеловалкончики пальцев при воспоминании о мадам Бубновой.

– Ну уж пошел, выдумал! – проговорила Александра Семеновна,считая непременным долгом немного рассердиться.

– Незнаком? Познакомься, брат: вот, Александра Семеновна,рекомендую тебе, это литературный генерал; их только раз в год даромосматривают, а в прочее время за деньги.

– Ну, вот дуру нашел. Вы его, пожалуйста, не слушайте, всесмеется надо мной. Какие они генералы?

– Я про то вам и говорю, что особенные. А ты, вашепревосходительство, не думай, что мы глупы; мы гораздо умнее, чем с первого взглядакажемся.

– Да не слушайте его! Вечно-то застыдит при хороших людях,бесстыдник. Хоть бы в театр когда свез.

– Любите, Александра Семеновна, домашние свои... А незабыли, что любить-то надо? Словечко-то не забыли? Вот которому я вас учил?

– Конечно, не забыла. Вздор какой-нибудь значит.

– Ну, да какое ж словечко-то?

– Вот стану я страмиться при госте. Оно, может быть, страмкакой значит. Язык отсохни, коли скажу.

– Значит, забыли-с?

– А вот и не забыла; пенаты! Любите свои пенаты... ведь вотчто выдумает! Может, никаких пенатов и не было; и за что их любить-то? Всеврет!

– Зато у мадам Бубновой...

– Тьфу ты с своей Бубновой! – и Александра Семеновнавыбежала в величайшем негодовании.

– Пора! идем! Прощайте, Александра Семеновна!

Мы вышли.

– Видишь, Ваня, во-первых, сядем на этого извозчика. Так. Аво-вторых, я давеча, как с тобой простился, кой-что еще узнал и узнал уж не подогадкам, а в точности. Я еще на Васильевском целый час оставался. Этот пузан –страшная каналья, грязный, гадкий, с вычурами и с разными подлыми вкусами. ЭтаБубнова давно уж известна кой-какими проделками в этом же роде. Она на днях содной девочкой из честного дома чуть не попалась. Эти кисейные платья, вкоторые она рядила эту сиротку (вот ты давеча рассказывал), не давали мнепокоя; потому что я кой-что уже до этого слышал. Давеча я кой-что еще разузнал,правда совершенно случайно, но, кажется, наверно. Сколько лет девочке?

– По лицу лет тринадцать.

– А по росту меньше. Ну, так она и сделает. Коли надо, скажетодиннадцать, а то пятнадцать. И так как у бедняжки ни защиты, ни семейства,то...

– Неужели?

– А ты что думал? Да уж мадам Бубнова из одного состраданияне взяла бы к себе сироту. А уж если пузан туда повадился, так уж так. Он с нейдавеча утром виделся. А болвану Сизобрюхову обещана сегодня красавица, мужняяжена, чиновница и штаб-офицерка. Купецкие дети из кутящих до этого падки;всегда про чин спросят. Это как в латинской грамматике, помнишь: значениепредпочитается окончанию. А впрочем, я еще, кажется, с давешнего пьян. Ну, аБубнова такими делами заниматься не смей. Она и полицию надуть хочет; да врешь!А потому я и пугну, так как она знает, что я по старой памяти... ну и прочее –понимаешь?

Я был страшно поражен. Все эти известия взволновали моюдушу. Я все боялся, что мы опоздаем, и погонял извозчика.

– Не беспокойся; меры приняты, – говорил Маслобоев. – ТамМитрошка. Сизобрюхов ему поплатится деньгами, а пузатый подлец – натурой. Этоеще давеча решено было. Ну, а Бубнова на мой пай приходится... Потому она несмей...

Мы приехали и остановились у ресторации; но человека,называвшегося Митрошкой, там не было. Приказав извозчику нас дожидаться укрыльца ресторации, мы пошли к Бубновой. Митрошка поджидал нас у ворот. В окнахразливался яркий свет, и слышался пьяный, раскатистый смех Сизобрюхова.

– Там они все, с четверть часа будет, – известил Митрошка. –Теперь самое время.

– Да как же мы войдем? – спросил я.

– Как гости, – возразил Маслобоев. – Она меня знает; да иМитрошку знает. Правда, все на запоре, да только не для нас.

Он тихо постучал в ворота, и они тотчас же отворились.

Отворил дворник и перемигнулся с Митрошкой. Мы вошли тихо; вдоме нас не слыхали. Дворник провел нас по лесенке и постучался. Его окликнули;он отвечал, что один: «дескать, надоть». Отворили, и мы все вошли разом.Дворник скрылся.

– Ай, кто это? – закричала Бубнова, пьяная и растрепанная,стоявшая в крошечной передней со свечою в руках.

– Кто? – подхватил Маслобоев. – Как же вы это, АннаТрифоновна, дорогих гостей не узнаете? Кто же, как не мы?.. Филипп Филиппыч.

– Ах, Филипп Филиппыч! это вы-с... дорогие гости... Да какже вы-с... я-с... ничего-с... пожалуйте сюда-с.

И она совсем заметалась.

– Куда сюда? Да тут перегородка... Нет, вы нас принимайтеполучше. Мы у вас холодненького выпьем, да машерочек [13] нет ли?

Хозяйка мигом ободрилась.

– Да для таких дорогих гостей из-под земли найду; изкитайского государства выпишу.

– Два слова, голубушка Анна Трифоновна: здесь Сизобрюхов?

– З... здесь.

– Так его-то мне и надобно. Как же он смел, подлец, без менякутить!

– Да он вас, верно, не позабыл. Все кого-то поджидал, верно,вас.

Маслобоев толкнул дверь, и мы очутились в небольшой комнате,в два окна, с геранями, плетеными стульями и с сквернейшими фортепианами; всекак следовало. Но еще прежде, чем мы вошли, еще когда мы разговаривали впередней, Митрошка стушевался. Я после узнал, что он и не входил, а пережидалза дверью. Ему было кому потом отворить. Растрепанная и нарумяненная женщина,выглядывавшая давеча утром из-за плеча Бубновой, приходилась ему кума.

Сизобрюхов сидел на тоненьком диванчике под красное дерево,перед круглым столом, покрытым скатертью. На столе стояли две бутылки теплогошампанского, бутылка скверного рому; стояли тарелки с кондитерскими конфетами,пряниками и орехами трех сортов. За столом, напротив Сизобрюхова, сиделоотвратительное существо лет сорока и рябое, в черном тафтяном платье и сбронзовыми браслетами и брошками. Это была штаб-офицерка, очевидно поддельная.Сизобрюхов был пьян и очень доволен. Пузатого его спутника с ним не было.