Книга Развод и прочие пакости - Татьяна Рябинина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Остановившись в кармане у «точки» советской постройки, Феликс пошел к багажнику за виолончелью. Я взяла с заднего сиденья сумку и контейнер с пирожками, подождала, пока он закроет машину. Ветерок коснулся обнаженных рук, заставил вздрогнуть.
- Замерзла? – Феликс провел пальцем по гусиной коже, и мурашки побежали следом за его прикосновением. Целая стайка мурашей на тоненьких лапках.
А ты меня согрей, сказала про себя. Хотя черепахой, с футляром на спине, и обнять-то толком не получится.
В тесной прихожей я скинула туфли и остановилась, с любопытством оглядываясь.
Квартира была небольшая, стандартной планировки, мне приходилось бывать в похожих. Однако ремонт сделал ее более современной. Хай-тек в моем представлении не слишком вязался с Феликсом, но я вынуждена была признать, что все достаточно органично.
- Это твоя? Или снимаешь? – уточнила на всякий случай.
- Моя.
Откуда-то из комнаты доносились странные звуки: как будто кто-то быстро мешал ложкой в стакане, клацая ею о стенки.
- Что это? – испугалась я. - Кто там?
- Аисты, - рассмеялся Феликс.
- Какие аисты?
- Пойдем покажу.
Он включил в гостиной свет, поставил футляр в угол и подошел к письменному столу. Толкнул мышку, монитор ожил, показав красивую фотографию водопада. Клацанье тем временем продолжалось – видимо, в одном из свернутых окон. Феликс открыл его, и я увидела ютубовский ролик, точнее, стрим. Камера ночного видения снимала гнездо, в котором стояли два аиста. Вот они-то и клацали клювами, выгибая шеи и закидывая головы на спину.
- Что это они делают?
- Разговаривают.
- Я серьезно, Фил!
- Серьезно, разговаривают, - он обнял меня за плечи. – У них глотки так устроены, что они не могут звуки издавать, только клювами щелкают. Переговариваются, информацией обмениваются, просто эмоции выражают. У них в конце мая птенцы появились. Их сейчас не видно, гнездо глубокое, да еще и темно. Обычно один с ними, а другой еду добывает. По очереди. Прилетают и вот так болтают. И просто друг другу радуются. Любовь у них такая, что ты.
- И ты все время за ними наблюдаешь?
- Нет, конечно. Но включено все время. Это же лив. Прямой эфир. Иногда открываю, смотрю, интересно. Какой-то чешский заповедник. Случайно наткнулся и залип. Там еще цапли всякие ходят, утки, кролики бегают. Олени.
- Ну да, - кивнула я. - Как аквариум. У нас был раньше. Сидишь, смотришь, и не оторваться.
- Ага. Только чистить не надо. Когда играю, звук выключаю, чтобы не мешали. А так – будто лес за окном. Деревья шумят, птицы поют, дождь идет.
И правда, было в этой паре аистов что-то… завораживающее. И остро волнующее – то, как они смотрели друг на друга и разговаривали.
Феликс нажал кнопку на колонке и выключил звук.
- Ирка… - так низко, бархатно… виолончельно…
Мне очень нравился тембр виолончели, было в нем что-то остро сексуальное, отзывающееся эхом в животе.
На концерты я обычно собирала волосы в узел на шее. Феликс осторожно вытаскивал шпильки, одну за другой, пропуская пряди между пальцами, поглаживая за ушами и ямочку под затылком, мягко и нежно. Я стояла с закрытыми глазами, едва не мурлыча. Молния на спине разбежалась под его рукой, платье соскользнуло с плеч.
Тесно прижавшись спиной к его груди, животу, я запрокинула голову. Его губы коснулись виска, щеки, нашли мои губы, жадно открывшиеся навстречу. Высвободив руки из платья, я замком закинула их Феликсу на затылок. Грудь приподнялась и оказалась у него в ладонях – как два яблока. Я наслаждалась его запахом, в который желание добавило острые, терпкие нотки – как у вина в ресторане.
Вчера и сегодня я пыталась представить, как все будет. Даже на концерте, когда играли чопорную симфонию, похожую на саундтрек к советскому фильму. Это были такие короткие, мгновенные вспышки-флеши. Как воспоминания, только из будущего. Флешфорвард – вот как это называется. И вот сейчас будущее превращалось в настоящее.
На руках в постель он меня не понес – ну и прекрасно, не хотелось никаких ассоциаций. Пусть все будет по-другому. Иначе! По-особенному.
- Включи свет, - попросила я, когда мы вошли в спальню.
Его глаза блеснули, поймав отсвет уличного фонаря. В мягком свете бра я жадно следила за тем, как он раздевает меня, обводя контуры моего тела, как раздевается сам. Это было так красиво – и так возбуждающе!
Как я хотела этого и как ждала! Счастье было похоже на высокую скрипичную ноту, и я сама сейчас была как скрипка в его руках, как туго натянутая струна, отзывающаяся на каждое прикосновение. Он что-то говорил мне, и я отвечала – те самые глупости, прекрасные в тот момент, когда их слышишь, и которые потом вспоминаешь, розовея ушами. Я раскрывалась навстречу его губам и рукам, принимала его и отдавала себя без остатка, сливаясь воедино и растворяясь в нем.
Каждое движение – в одном темпе и ритме. Вот теперь мы играли свою особенную мелодию, для нас двоих, и она точно была про секс… но не только. Горячо – и нежно. С темной страстью – и одновременно легко, светло, поднимаясь куда-то так высоко, где уже нечем дышать, чтобы на последнем вдохе, одном на двоих, разлететься яркой вспышкой – ярче звезд и ярче солнца…
- Как хорошо… - прошептала я, еще дрожа в сладкой звенящей истоме, но уже уплывая, проваливаясь в блаженную дремоту.
- Спи, Иришка, - Феликс прижал меня к себе, и я обвила его руками и ногами, оплела собою.
Так спокойно, так тепло.
Необыкновенно…
Глава 41
- А все-таки вчера пирожки вкуснее были, - капризно заявила я, откинувшись на спинку стула и положив ноги Феликсу на колени. – Может, нам других дали с собой? Мы как-то в Сочи ходили на водопады, в деревушке по пути мужик вино домашнее продавал. Выпили по стаканчику, обалденное вино. Ну и взяли с собой целую канистру, пять литров. И вылили всю – дрянь жуткая.
Я, разумеется, не стала рассказывать, как дико ругался Антон, собираясь поехать и набить мужику морду. А я хохотала и говорила, что только так лохов и разводят. Отдыхающих. С расчетом на то, что не приедут и набьют. Он и правда не поехал.
- Да нет, - Феликс потянулся, закинув руки за голову. – Просто разогретое всегда не такое вкусное, как свежее.
