Книга Развод и прочие пакости - Татьяна Рябинина

Феликс и разблокировал замок двери.

Глава 39

Чудесное настроение немного подпортила бабуля. Как я и опасалась, она пришла в ужас от намерения отца «на старости лет» жениться и звонила узнать, насколько все серьезно. Что характерно, себя в семьдесят семь она считала всего лишь пожилой, а отец, значит, в пятьдесят четыре оказался для брака слишком старым.

- Ирочка, он что, и правда решил жениться на… этой женщине?

- А в чем проблема, ба? – поморщилась я. – Ты ее видела? На мой взгляд, она очень милая.

- Милая? В том-то и дело, что видела. Опять Коля попался, как дурачок.

Бабушка терпеть не могла мою мать. Считала ее вертихвосткой, прижавшей мальчика пузом к стенке. Мол, он был слишком честным и слишком глупым, чтобы не жениться на девке, которой надул ребенка. К счастью, ей хватало ума не говорить, что ребенок, возможно, и не от него. По крайней мере, я такого не слышала. А когда мать свалила, бросив меня, бабушка хоть и сочувствовала, но торжество все-таки перевешивало. Ну как же, она ведь говорила, предупреждала! И теперь все повторялось.

- А чего попался-то? – возразила я. - Если не сложится, так квартира и машина – добрачное имущество, делиться не будет при разводе. А дача вообще твоя и Надина.

- А если он, не дай бог, умрет?

- Ну и что? Тебе нужна его квартира и машина?

- Я о тебе беспокоюсь, Ира, - я так и видела, как она обиженно поджала губы.

- Ба, у меня есть квартира, а машину сама куплю, если понадобится. Не надо обо мне беспокоиться.

- А кто же еще о тебе побеспокоится? – горестно не спросила, а вопросила она. – Муж сбежал, отец своими делами занят.

- Так, давай остановимся на этом, - рассердилась я. – От мужа я сама ушла, а отец еще достаточно молодой мужчина, чтобы его в старики записывать. Пусть живет своей жизнью. Он и так ради меня многим пожертвовал.

- Понятно… - со своим фирменным выражением «я к вам со всей душой, а вы…» сказала бабушка. – Спокойной ночи. Извини, что побеспокоила.

У нее это очень ловко получалось: вывернуть все так, чтобы собеседник почувствовал себя неблагодарной скотиной. После смерти деда она просто изнывала от невозможности строить кого-либо в колонну по четыре. Даже предлагала Наде жить вдвоем – мол, так дешевле и веселее, но та категорически отказалась. Отец на построения не поддавался, со мной тоже не очень получалось. Приходилось ей ограничиваться таким вот выносом мозга через уши.

Прилетело сообщение от Феликса, невольно заставившее улыбнуться:

«Спокойной ночи, Ириш!»

«Спокойной ночи, сурок Фил!»

И даже стикер нашла с сурком. И вспомнила, как играла в подготовительном классе музыкалки «Сурка» Бетховена. Там был не экзамен, а отчетный концерт. И вот я вышла – в белом платье, в белых колготках, с огромным белым бантом. Играла и пела: «И мой всегда, и мой везде, и мой сурок со мною». Петь, конечно, не надо было, но мне хотелось. Дед тогда был счастлив. Он бы и сейчас наверняка был бы счастлив за меня. А может, и есть – где-то.

Вечером мы играли, и я чувствовала взгляд Феликса. Виталик и Карташов загораживали, конечно, но все равно долетало. Я уже забыла это воздушное ощущение влюбленности и предвкушения. Когда белой ночью солнце чуть прячется за горизонт, облака над ним вот такие же – пушистые, золотисто-розовые.

Не хотелось сейчас думать ни о чем плохом. Антон, Дарюс, бабушкино ворчанье – только не сейчас. Все будет хорошо. И у меня, и у папы. Должно быть.

Симфонию эту я не слишком любила. Да и вообще Прокофьев к моим любимым композиторам не относился. Только «Ромео и Джульетту» обожала, особенно «Танец рыцарей». Но сейчас купалась в музыке, растворялась в ней, как в этом золотом свете белой ночи.

Доиграем и куда-то пойдем. В понтовое место. Да хоть куда, не в этом дело. Потому что не есть, а ужинать. Впрочем, я любила хорошие рестораны. Последний раз была в таком еще зимой – отмечали сорокалетие Антона в «Percorso». Говорят, сорок не отмечают, поэтому были только вдвоем. Сейчас все это казалось таким далеким… в другой жизни.

Переодеваться, как и договорились, я не стала. Хотела сдать скрипку и улизнуть по-тихому, но все равно пришлось заходить в артистическую за сумкой.

- А ты не переодеваешься? - поймала меня Лерка.

- М-м-м… нет.

- Ирка, у тебя что, свидание?

Концертное темно-синее платье без рукавов выглядело вполне вечерним. Скорее, в пир, чем в мир или в добры люди.

- Ну…

- С тем красавчиком? Который тебе на концерте цветочки принес?

А ведь Лерки тогда точно не было. Оля трепанула? Или Марков? Не Феликс же.

- Бгмгм… - промычала я и удрала.

Феликс ждал в машине на стоянке. Кажется, никто нас не заметил. Вся эта конспирация... Это было, конечно, неправильным и неприятным, но меньше всего хотелось палить его. Все-таки служебные романы – зло. Но что делать, если так сложилось.

- Куда мы?

- Недалеко, - загадочно улыбнулся Феликс. – И там даже можно парковаться.

Буржуинских ресторанов в «золотом треугольнике» хватало, гадать не имело смысла. С Невского свернули на Большую Конюшенную, потом через Мойку на Миллионную. И место действительно нашлось.

- И что? – я с недоумением осмотрелась по сторонам.

- Прямо перед тобой.

Приглядевшись, я увидела над аркой-подворотней бледную вывеску, сливающуюся со стеной: «Ресторан-гостиная Штакеншнейдер». Хостес поинтересовалась бронью и предложила на выбор столик в одной из гостиных или во дворике-атриуме.

- Давай здесь, - попросила я.

Приглушенный свет, сплетенный с опаловым блеском белой ночи, плеск фонтана, тихая музыка, сладко-терпкое вино, пощипывающее язык.

- Фил, отбери у меня пирожки. Пока все не слопала.

Крохотные, на один укус, тающие во рту. Просто ум отъесть.

- Можем взять с собой. На завтра.

На завтра…

Ну да. Потому что завтра будем есть их на завтрак. Вместе.

Изнутри обдало таким же терпким и сладким, как вино, жаром.

- Да. Давай. Возьмем…

Глава 40

Я бы, пожалуй, предпочла, чтобы мы провели эту ночь у меня, но Феликс не спрашивал. Не свернул, как обычно, в сторону Кондратьевского, а поехал по набережной дальше – к Пискаревскому.

Ну и ладно, посмотрю, как он живет. Квартира очень многое может сказать о