Книга Хронология воды - Лидия Юкнавич

и в то же время яппи пытаются покупать недвижимость и облагораживать пространство. Мне нужно было писать диссертацию. Тем вечером мы сидели на земле. Пили «Чивас» из фляжки. А потом мимо нас медленно поехал поезд, я подорвалась и со смехом погналась за ним, а потом вскочила на него. Понятия не имею, с чего вдруг. Я смотрела назад на своего мужа, который уменьшался и уменьшался, пока не пропал из виду. Мне понравился этот процесс его исчезновения. Вероятно, это был наш последний хороший совместный вечер. Было так классно чувствовать ветер. От ощущения безрассудного движения в никуда у меня перехватило дыхание.

Естественно, минут через пять я очнулась и подумала: «ААААА, что я творю», сказала себе «ПРЫГАЙ ДУРА» — и так и сделала: спрыгнула и покатилась по гравию, как десантник на учениях, пока не затормозила, ободрав всё на свете, и смеялась, и смеялась под кайфом от грибов и свободы. А потом пошла домой. Дэвин сидел ровно на том самом месте, где я его оставила, вроде как в отключке, словно гигантский белый Будда.

Той ночью после падения на гравий я села за компьютер, опустила пальцы на клавиатуру. Руки были сплошь исцарапаны. Предплечья и локти тоже. И подбородок, и щека. Мне нужно было писать главу диссертации, посвященную Кэти Акер, с которой я к тому моменту уже встретилась. Я начала с ее строк, выбрав их референсом для моего критического анализа:

Каждый раз, когда я говорю с одним из вас, я чувствую себя так, словно сдираю с себя слои эпидермиса, которые представляют собой слои всё еще свежей кровавой рубцовой ткани, черной, коричневой и красной, и по мере того, как я отрываю каждых из них, всё больше и больше моей крови стреляет вам в лицо. Вот чем письмо является для меня, женщины («Империя бессмысленных»[50], с. 210).

Начав набирать текст под ее словами, я почувствовала, что меня вот-вот вырвет. И вместо главы взялась за рассказ. Вот первое, что пришло мне в голову: «Я женщина, которая говорит с собой и врет».

Пожалуйста, поверьте, я любила теорию литературы — в том смысле, что глотала научные тексты, словно романы. Я погружалась в монографии, как если бы их воды всецело принадлежали мне одной, я вплеталась всем телом в потоки языка и мысли. Но попытка писать критический академический текст принесла мне боль.

Сильную.

Зачем кому-то нужно такое делать с литературой?

С какой целью, если только не из садистских побуждений заткнуть, утихомирить и упечь за решетку искусство? Для меня писать так о литературе было сродни насилию. В лучшем случае это выглядело бы фальшиво, в худшем — отвратительно, убийственно даже.

Произведения, о которых я писала свою диссертацию, были изумительными образцами скандального искусства. «Белый шум»[51] и «Альманах мертвых»[52] и «Империя бессмысленных» — книга, которая, если вы ее еще не читали, выцарапает вам глаза, обещаю. Книги, в которых культура возвышалась и рушилась, пограничные идентичности бросали вызов культу гражданской добропорядочности, а революционеры поджигали своим освободителям волосы. Войны милитаристские, и расовые рас, и гендерные, и поколенческие, и войны за власть, и войны простого человеческого сердца бушевали от страницы к странице, захватывая мой дух.

Принявшись за литературоведческий текст — а этот жанр был канонизирован мужским академическим миром, — я почувствовала себя палачом. Убийцей. Предательницей. Абьюзеркой. Я спала с тремя своими профессорами — двумя мужчинами и одной женщиной, — думаю, в попытке вернуть свое тело в дискурс. ЭЙ. А как насчет тела? Шумного, влажного, вероломного тела, будто стертого возвышенными мыслями? Так это не работало.

КОНЕЧНО я думала о том, чтобы бросить аспирантуру. Я оплатила билет и прокатилась. Так? Половина из тех, с кем я начинала учиться, забили на университет. Мне не нужно было становиться ученой. Но что-то меня удержало. Какой-то внутренний поединок у меня под ребрами с серым веществом. Какая-то женщина внутри меня, с которой я никогда не встречалась. Знаете, кто она такая? Мой интеллект. Я открыла дверь, а она стояла на пороге — в нахально-красных очках для чтения, в узкой юбке, с кожаным рюкзаком, — и я подумала: кто ты, черт возьми, такая? Приняв защитную позу и осторожно косясь на нее из-под прикрытых век. Берегись, женщина.

На что она ответила: я Лидия. У меня есть страсть к языку и знанию, которые взорвут твой мозг. И я собираюсь написать диссертацию.

Ага. Конечно. Ну как скажешь. А, вообще-то, откуда ты взялась?

О, я думаю, ты знаешь. От твоего отца. А теперь давай, открой эту сраную дверь.

Отец. Чей ум был занят искусством, архитектурой, классической музыкой и кино. Чей интеллект тек по рекам моей крови. Вот тогда эти две «я» и встретились. Та, которую я сама же заставила уйти из дома и пробивать себе дорогу в жизни, и та, с которой я никогда не была знакома или даже не подозревала о ее существовании — разве что она пряталась у меня в руках, в моих пальцах, словно прибитая к земле мечта. Дочь своего отца.

«Я женщина, которая говорит с собой и врет».

Той ночью, когда я оставила позади вагоны всякой херни, мое сердце билось перед компом как бешеное. Первая книга выплеснулась из меня с бурным потоком всего, что прежде подавлялось. Словно внутри оторвался тромб. Мои руки пришли в ярость. Слова изверглись фонтаном из всего моего тела, из всей моей жизни, из жизней всех женщин и девочек, чьи истории застряли у них в глотке. Ничто не остановило бы текст, что вырвался из меня. Руки, плечи, лицо — всё это, в синяках и порезах, дико болело после того, как я выпрыгнула из поезда — или из своего брака — или из самой себя, — но той ночью я писала рассказ за рассказом. Не нужно было выворачиваться наизнанку. Только слова, только мое тело. Я видела, что творится под моей кожей. Я писала до изнеможения. Пока не получилась книга.

Пока и кожа моя не начала вопить и петь.

КОРОТКАЯ ИСТОРИЯ

Итак, моя первая книга рассказов опередила диссертацию и ушла в печать. Меня опубликовало независимое издательство. Из тех, которым плевать, насколько далеко ты уплыла от литературного мейнстрима. Я назвала книгу «Ее другие рты». В каждом тексте с телом происходили опасные вещи. Потому что, вообще-то, они происходят. Происходили. И я знала, как об этом рассказать. Мое тело состояло из слов.

Диссертацию я тем не менее дописала. По ощущениям —