Книга Отцы наши - Ребекка Уэйт

выключил краны, все недостающие кусочки памяти тихо сложились у него в голове. Где был Никки? Никки был в постели в тот день, читал комиксы. Его плечо все еще болело, это было сразу после того, как он упал со скалы на пляже и им с Томми пришлось пройти полдороги до дома пешком. Никки нужен был отдых на пару дней, ему не разрешали играть и, конечно, от него не требовали выполнять никакую работу по дому.

Том испытал странное чувство, как будто мир вокруг меняет форму. В том, что он разрешил загадку, было некоторое удовлетворение, но в первую очередь он ощущал, что у него почва ушла из-под ног. Когда он брел по коридору обратно в комнату, до него дошло кое-что еще. Никки вывихнул плечо, когда ему вот-вот должно было исполниться восемь. А Тому, следовательно, было шесть. От осознания этого у Тома перехватило дыхание: это происшествие никак не могло случиться незадолго до убийств.

Возможно ли это? Том лег обратно на кровать и попытался сосредоточиться. Он был практически уверен, что не ошибается: в тот день у Никки еще болело плечо. Эту часть, когда он ее вспомнил, он ощущал как подлинную — мозг не изобрел ее на ходу, она всегда была в памяти, просто вне поля зрения. Но кто знает, что тут правда? Ведь спросить ему было не у кого.

Он забрался под одеяло и попытался согреться. Хотя он и не стал задергивать занавески перед сном, в комнате было совершенно темно. Если не было луны, ночью здесь было хоть глаз выколи, не то что в городах, где тьма всегда разбавлена. Том уже и позабыл тяжелую ткань ночей на островах.

Он снова попытался сфокусироваться на воспоминаниях, но ничего не получалось. Он ненавидел неотчетливость прошлого, она его пугала. Кроме того, ему казалось жестоким, что сами чувства — ужас, стыд — помнились очень живо, а так много фактических деталей ускользало. Это означало, что ему приходилось испытывать муки прошлого, не облегченные беспристрастностью взрослого. Повернувшись на бок, он подтянул колени и закрыл глаза.

Когда он снова проснулся, уже рассвело; комната была наполовину освещена бледным утренним светом. Том сел и снова оживил все в памяти. К тому моменту, когда он спустился и сделал себе кофе, в голове у него немножко прояснилось. Он был рад, что Малькольм еще не встал.

Стоя босиком над чайником и глядя на блеклую вересковую пустошь, Том пришел к выводу, что, скорее всего, его мозг соединил два похожих происшествия. Он подумал, что ссора по поводу стирки в действительности произошла за годы, а не за дни до убийств. Но, вероятно, за несколько дней до того, что случилось, тоже был какой-то спор — только он его сейчас не помнил. Потом, когда в голове все пошло кувырком, он эти две ссоры соединил в одну.

Когда он все это понял, он ничуть не удивился. Его ум таким образом старался удержать другое воспоминание — то, ужасное, занимавшее всю его сердцевину. И Том догадался, что оно постепенно стало искажать все остальные. Ему казалось, что он только того и заслуживал, чтобы его мозг зацепился давным-давно за один момент и решил сохранить его чистым и ярким ценой всего остального. Со временем все воспоминания свернулись вокруг того единственного, которого он не мог вынести, и постепенно переняли его ужасную форму.

18

В то утро зарядил ливень и ветер был яростным.

Малькольм рано ушел к Роберту, оставив Тома одного. Прослонявшись по дому некоторое время, Том смирился с тем, что сегодня неподходящий день для прогулок: ветер сбил бы его с ног. Но он не знал, чем себя занять. Сегодня он чувствовал себя особенно неуравновешенно.

Он попробовал читать, но когда не мог больше усидеть на одном месте, поднялся к себе в комнату и стал вслушиваться в то, как ветер обдувает стены дома, а дождь бьется в окно. Он надеялся, что сегодня Малькольм не пошел на утесы.

Ему не нужно было выходить из дому, чтобы знать, как под натиском дождя сейчас выглядит пустошь, как прибиты к земле травы, как волнуется серое море, наполовину скрытое густым туманом. Он знал и то, как изменится ландшафт, когда изменится погода, когда с головокружительной быстротой унесутся прочь тучи и выйдет солнце, как все заиграет красками, как луга снова станут зелеными, а небо и море — ярко-синими. Когда здесь менялась погода, она менялась быстро. Но пока все было вот так, сложно было представить, что может быть по-другому. Шторм был такой же деталью пейзажа, как и море.

Том начал чувствовать, что погода на него действует. Во всем теле он ощущал вспышки беспокойства, но говорил себе, что просто устал. Сон его был прерывистым. Он попытался лечь на кровать и отдохнуть, но не мог расслабиться под завывание и рев ветра, доносившиеся снаружи. От ветра дребезжали стекла. Как будто и сам дом трясется, хотя Том знал, что это ему, скорее всего, только кажется.

Внезапно он вскочил с кровати и снова пошел вниз. Надо двигаться, думал он. Но идти было некуда. Стоя перед окном гостиной, он прижал основания ладоней к глазам. Он хотел, чтобы Малькольм уже вернулся. Мысли его метались помимо его воли. Стирка, вывихнутое плечо, рыжие волосы мамы — он опять не мог вспомнить ее лица.

Дом трещал и стонал под ударами ветра. Том практически мог его себе представить, вал за валом тугого, яростного воздуха, набрасывавшегося на стены. Он забыл, как это здесь бывает, когда будто все стихии ярятся на тебя. Он представил, как на него обрушивается дом, как Малькольм приходит к груде камней и обнаруживает под ними Тома, окровавленного и переломанного.

Опасность такого шторма вот какая: он уносит тебя из своего времени. Том прижался лбом к окну, чтобы почувствовать пронзительный холод стекла. Он попытался делать осторожные, глубокие вдохи.

Непогода все приближалась и приближалась, и в конечном счете он ощутил ветер на своем лице, в ушах, во всем теле, в мозгу.

И он снова все увидел. Эта картина всегда была рядом с ним, но иногда нападала на него, подобно внезапному обмороку. Прошлой ночью он понял, что это вот-вот случится. Через щели в дверце шкафа комната казалась удивительно ярко освещенной. Память распадалась на кусочки, но они были связаны воедино чувством сопровождавшего их холода, ледяной дрожи во всем, во всем, во всем теле и тем, как мир как