Книга Генерал-майор - Андрей Анатольевич Посняков

своих бывших однокашников по лейб-гвардии. Те-то в подпитии тоже кое-что поведали…

– Сам-то я, Денис, не видел. А вот мой первый командир, тогда еще ротмистр, как-то стоял на страже в Мраморном дворце…

Нет, это не был рассказ о несчастной французской даме, вовсе нет! Бывший ротмистр когда-то поведал нынешнему лейб-гвардейцу о делах немного более давних и характеризующих великого князя весьма нелестно.

– И вот он эту Юльку… Ну, Анну Федоровну, супружницу свою, хватает в охапку и запихивает в огромную вазу… Ну, были там такие, во дворце, наверное, и посейчас есть. Представляешь, Денис, – в вазу! Берет пистоль и – бабах! Ваза – в дребезги… Анна Федоровна же – жива. Только испугалась, бедолага, трясется…

– Неужто сие на самом деле было?

– А ты думал, Денис! С чего бы потом цесаревна обратно к своим немцам сбежала? Вот так вот, не захотела и трона. Только – тс-с-с… Я тебе этого не говорил.

Что ж, в это вполне можно было поверить. И в самом деле, супруга Константина, юная герцогиня Юлиана Саксен-Кобургская (в православном крещении – Анна Федоровна), просто бежала без оглядки, не вынеся откровенных издевательств царственного своего супруга. Такая-сякая сбежала из дворца!

Затем была как раз эта омерзительная история с мадам Араужо, а уже после нее – еще один роман, с некоей Жозефиной, от которой у великого князя родился сын… Но это уже другая история. Там вроде бы все более-менее пристойно…

– А еще цесаревич любил пугать присутствующих, стреляя в коридоре дворца из пушки. И знаешь, чем заряжал? Не поверишь, живыми крысами! Доставалось и супруге, и всем окружающим. Попробуй возрази! Говорят, во дворце находилась специальная холодная комната, куда сажали провинившихся придворных. Но это, опять же, ротмистр своими глазами не видел и в комнате той не сидел. А вообще так тебе скажу, Денис… Это уж, извини, впечатленье мое. Великий князь – мужик нормальный. Да, гневлив изрядно, как и батюшка его Павел. Однако же ни надменности в нем, ни жестокости нет. При встрече – я на карауле – он всегда поздоровается, улыбнется даже! Добродушнейший и приветливый человек! Но приступы гнева – да, случаются.

Итак, великий князь Константин Павлович. Цесаревич, наследник престола российского. Добродушный, щедрый, без всякого надменного чванства, да и на поле боя – храбрец, каких еще поискать, недаром сам Суворов его хвалил! Это – с одной стороны. С другое же – жуткий домашний тиран, гневливый безумец, бабник! И это тоже очень похоже на правду. Мог такой человек довести женщину до самоубийства? Мог… А приказать убить? Ну… сказать сложно… Если в гневе, то… Впрочем, кажется, та француженка сама собой умерла. После изнасилования, организованного Константином! И вот здесь как раз вылезает первая несуразица, даже в слухе! Это как же нужно насиловать? До смерти? Хм…

Покончив со слухами, так сказать, изустными, бравый расследователь-гусар приступил к «масс-медиа». К газетам, рекламным листкам и информационным афишам, которые в те времена клеили на тумбах, подобно тому, как в СССР – газеты на стендах. Тут уж пришлось проявить изобретательность, пошататься по антикварным да книжным лавкам… Но то было для известного книжника Давыдова только в радость! Да и не зря: наряду с роскошным изданием Дидро и шикарным географическим атласом Патагонии (для души) Денис Васильевич наткнулся-таки в Пассаже на Невском на афишу полицейского управления от тридцатого марта тысяча восемьсот второго года. Изложено там было следующее:

«Около восьми часов вечера госпожа Моренгейм вызвана была девкою своею в другую комнату, где нашла госпожу Араужо лежащую в обмороке… Говорить могла она токмо с превеликим трудом и отрывистыми словами, требуя, чтобы ее раздели, чтобы дали ей чистое белье, чтобы послали за доктором Буташкиным, за ея каретою и девкою… Камердинер государя великаго князя Константина Павловича Рудковский, сказал, что того же 10-го марта, вечером, живущий у него вольный лакей Новицкий объявлял ему, что он видел какую-то больную женщину, которую вели два лакея от господина Баура в карету, и он сам ее провожал; на другой же день на спрос о том Рудковскаго Баур ответствовал, что ему рекомендовали француженку, с которой по приезде к нему сделался обморок, вероятно, не желая обнаружить фамилии Араужо как давней его знакомой. Доктора, пользовавшие больную, письменно утвердили, что она была в совершенном параличе и что ни малейших даже знаков насильства, ей якобы учиненнаго, приметить не могли. Жена стекольнаго фабриканта вдова Шенфельдерова, обмывавшая тело умершей, показала, что на оном не только знаков к заключению о насильственной смерти, ниже малейшаго пятна не было. Отец и сестра умершей объявили, что в причинах к насильственной ея смерти ни малейшим и сомнением себя не беспокоят и поводу к таковому заключению не имели».

Вот так вот, интересно! Вот это документ! А что по слухам? А по слухам выходило вообще черт-те что! Во-первых, было совершенно непонятно, когда же произошло преступление – в тысяча восемьсот втором году или в восемьсот третьем. Рассказывали и так, и этак. А еще называли несчастную мадам Араужо то француженкой, то португалкой, и даже имени ее никто точно не помнил – то ли Жаннетта, то ли Жозефина. Как-то так.

Да и насчет фамилии – как только бедолажку ни называли: то Араужо, то Араужи, то Арауж. То она являлась женой, то вдовой. Её мужем (часто – покойным) называли и французского торговца, и придворного ювелира, и даже португальского консула. Сама потерпевшая то оказывается совершенно невинной жертвой, то особой совсем небезгрешной, любовницей генерала Баура и еще какого-то прыткого молодого человека из статских. Насилие же происходит то коллективно во главе с Константином, то конногвардейцами самостоятельно, но с одобрения цесаревича. Вся эта неопределенность и путаница – явный признак ничем не подтвержденных слухов.

Денису пришлось немало побегать, опять же, все по тем же салонам, но никто толком об этой Жаннет-те-Жозефине сказать ничего не мог. В переданных же из канцелярии Министерства полиции бумагах указывалось, что мадам Араужо действительно являлась женой французского негоцианта, приехавшего в Петербург «поправить свои пошатнувшиеся дела». Юная красотка Жозефина (так ее, похоже, и звали) стала блистать в свете очень быстро, и газеты того времени именовали ее без затей первой красавицей. А вот по поводу смерти и вообще всего того странного дела…

* * *

Давыдов покусал ус и, встав с кресла, подбросил поленьев в камин. Походил, в задумчивости глядя на затянувшие небо тучи. Потом принялся вновь раскуривать трубку…

Итак, что можно было считать фактами? Даже уже сейчас, без опроса непосредственных свидетелей, коих