Книга Непристойное предложение - Керстин Гир

– Гм, – ответила я несколько смущенно. – Вам было хорошо с Эвелин?

Оливер высоко поднял брови.

– Очень хорошо.

– Где же вы теперь встречаетесь? – спросила я.

– В гостинице.

– А это возможно? Ну, я имею в виду, что все происходит в обед?

– В этом отеле нет. Там надо снимать номер на целые сутки.

– А почему бы вам не встречаться здесь?

Оливер пожал плечами:

– В отеле все как-то романтичнее.

– Ну да, понятно, – завистливо сказала я.

– Эвелин добыла где-то веселенькую книжечку пятидесятых годов. Советы добропорядочной жене, как она может сделать счастливым своего мужа. Оттуда мы и вычитали про гостиницу и еще кое-что и пытаемся теперь делать так, как там написано. Это просто умора.

– Таких подробностей я, собственно, и не хотела знать. – У меня и так перед глазами стояла картина, как Оливер и Эвелин веселятся на кровати в номере отеля, пробуя позиции, представленные в книге пятидесятых годов. – А зачем вам обязательно нужен ребенок?

– А почему вы не хотите детей? – ответил вопросом на вопрос Оливер.

Я пожала плечами:

– Слишком большая ответственность. Даже когда человеку кажется, что у него достаточно мужества, чтобы решиться на это, он заблуждается.

– Да, но такова жизнь.

– А мне не хотелось бы отвечать за искореженную в будущем жизнь, – жестко сказала я. В действительности же я испытывала страх перед родами. Не перед схватками и страшной болью (хотя Элизабет и Ханна в лицах и не раз рассказали мне об этих ужасах при рождении Маризибиль и Каспара), а перед тем, что наступает потом. Перед тем, что называется материнскими чувствами по отношению к маленькому, беспомощному существу. Человек, имеющий ребенка, обязан думать не только своим умом, но и рассуждать с позиции малыша. Когда тот опрокидывает на себя тарелку с кашей, делает первые шаги, страдает из-за того, что его лучший друг оказывается умнее или сильнее его или уходит играть с другими детьми, когда воспитательница в детском садике не желает пожалеть его, – все это мать должна чувствовать и пропускать через себя. И это, с моей точки зрения, были совершенно нормальные, человеческие представления. А своя собственная жизнь была уже и без того слишком тяжела. – Уж лучше я сама обеспечу себя пенсией, а когда станет совсем невмоготу, уйду в приют, так будет честнее.

– Но ведь это так важно – иметь семью, – сказал Оливер. – Ты знаешь, с тех пор как я научился думать, эта картина постоянно у меня в голове: дети, бегущие тебе навстречу, когда ты приходишь с работы. Мастерящие что-то тебе в подарок ко дню рождения. Сидящие на твоих плечах, когда идешь с ними гулять. Запускающие вместе с тобой змея. И жена, готовящая домашнее варенье и улыбающаяся тебе, когда ты возвращаешься с работы.

– Это все очень похоже на рекламный ролик, – сухо ответила я. – Слабо верится, что у Эвелин в голове точно такая же картина.

– Да, у нее такой картины нет, – сказал Оливер. – Она хочет ребенка, потому что так подсказывают ей ее биологические часы.

– Ха-ха, – сказала я. – Они начинают тикать у тех людей, которые видят такие картины. Лично у меня ничего не тикает. А если я и вижу какие-то картинки, то они полны забот, бессонных ночей у постели заболевшего чада, страха, что ребенок принесет в дом какие-нибудь нехорошие слова, или скандалов с соседями, в собаку которых он запустил камнем.

Оливер покачал головой:

– Может быть, счастливые семьи – это и есть некое клише, но то, что все идет от этого, в этом мой отец, безусловно, прав. Нам всем нужны рядом люди, которые от нас зависят. Которым мы можем передать все, чему научились сами. За которых мы должны постоять и которые смогут постоять за нас и в хорошие и в трудные времена, как бы высокопарно это ни звучало.

Я снова пожала плечами:

– Этого ты не можешь знать точно. Нет никакой гарантии, что ты сможешь всегда быть при своих детях. Мои родители, например, умерли, когда мне не было и семи лет, и меня воспитывали чужие люди, в окружении совершенно неродных мне братьев и сестер.

– Я и не знал ничего об этом, – сказал Оливер. – Я думал, что тогда, на свадьбе, присутствовали твои настоящие родители.

– Это мои приемные родители. Они в порядке, но это не настоящие родители. Я вижу их очень редко. Они живут за четыреста километров отсюда. Мы пишем друг другу письма на Рождество и открытки ко дню рождения. И это все. Я всего лишь приемная дочь.

– Бедняжка… – Оливер сделал движение, словно собираясь погладить меня.

– Ах, только не начинай мне теперь рассказывать, что без еженедельных завтраков в компании своего отца ты не можешь прожить, – зло сказала я.

– Отчего же, – усмехнулся Оливер. – Может быть, не каждое, а каждое второе воскресенье, но мне бы их очень недоставало, если бы их не было, правда. – После короткой паузы он добавил: – Исключая, может быть, общение с Эберхардом.

– Во мне, видимо, этот семейный ген так и не смог развиться, – сказала я. – Несмотря на то, что моя приемная семья была очень хорошая. Ни малейшего следа «Отверженных» или «Дэвида Копперфилда».

– Копперфилд – тоже сирота?

– Не фокусник, персонаж романа Диккенса.

– Мы были… и есть, наверное, не семья из книжки с картинками, – сказал Оливер. – Но тем не менее я хочу иметь детей. Еще и потому, что смогу быть для них лучшим отцом, чем мой отец для нас.

– Это будет не так сложно.

– Ты думаешь? – Оливер с сомнением посмотрел на меня. – Я не знаю – он был не таким уж плохим. Всегда делал так, как считал лучше.

– Да, так делают все родители, – неприязненно сказала я. – Я рада, что Штефан относится к этой проблеме так же, как и я.

И Штефан был рад, что я отношусь к этой проблеме так же, как он. Он не хотел детей, потому что это «стоило бы лучших лет жизни». Так он говорил. Вкладываешь в них деньги и время, чтобы через двадцать лет понять, что вкладывал не то и не туда. Но ты сам становишься за это время на двадцать лет старше, и многие вещи уходят, так и не познанные тобой. Впрочем, это свидетельствовало скорее о том, что думали-то мы по-разному, но вывод делали один и тот же. И без детей жизнь может быть наполненной и счастливой.

Или как минимум просто нормальной.

Моя, впрочем, в данный момент была довольно паршивой. Я посмотрела на часы. Ровно десять. Что сейчас делают Эвелин и Штефан? Улеглись ли они в свою обновленную белоснежную кровать и начали практиковаться в позах, обнаруженных в той смешной книжке начала пятидесятых?

А что, если позвонить и слегка подпортить им настроение, подумала я. Но это не было мне позволено. Фриц может просмотреть телефонные счета, и миллион уплывет от меня мгновенно.