Книга Письма. Том III (1936) - Николай Константинович Рерих

из уважения ко мне согласились работать безвозмездно (были оплачены лишь их проезд и еда), ибо Деп[артамент] не нашел нужным перевести на них содержание Макмил[лана] и Стивенса. За их проезд и за их еду мы должны были платить из общих сумм экспедиции, хотя Макмил[лан] и Стивенс имели бы на это особое назначение денежное. Теперь сообразите, сколько средств ушло на такие непредвиденности. А сколько денег пришлось истратить на все подарки и предварительные расходы по кооперативу! Ведь Уоллес, давший 4500 ам[ериканских] долл[аров] на кооператив, потребовал их обратно полностью, не принимая во внимание, что уже были предварительные значительные расходы. Как в первом месте, так и во втором кооперативы были вполне налажены с той стороны. В первом случае был налажен маслодельный сельскохозяйственный кооператив, а во втором случае, как я уже Вам писал, у меня до сих пор лежит прекраснейшее предложение. Большое счастье, что мы могли немедленно вернуть полностью так предательски потребованную сумму в 4500 ам[ериканских] долларов, приняв на себя все происшедшие предварительные расходы. А злоумышленники еще смеют утверждать, что мы были экстравагант[ны], когда наш шофер получал в месяц 17 ам[ериканских] долл[аров]. При этом Леви в дневнике своем и в письмах своих к Е. И., умышленно злоупотребляя и извращая слова Франсис, показывает мек[сиканские] доллары как ам[ериканские] долл[ары], а ведь он как биржевой делец отлично знает, что в одном ам[ериканском] долларе заключаются два с половиной мек[сиканских] доллара.

Не могу не повторить также и эпизод, на котором Леви произвел свой пресловутый вольт-фас и разрыв сношений со мной. В грубейшем письме он обвинял меня в неэтических поступках, ссылаясь на то, что я поместил в общем письме упоминание о его конфиденц[иальной] телеграмме (копию этого письма его Вы имеете). Между тем телеграмма его не содержала ничего конфиденциального и кончалась, очевидно, преднамеренными словами — «райтинг конфиденшиал». Каждый здравомыслящий человек понимает — если бы такой конец относился к самой телеграмме, то было бы сказано не «райтинг», а «кэблинг», и вообще вся телеграмма начиналась бы со слова «конфиденшиэли». Когда пишется в конце «райтинг», то каждый ожидает следующего за этим письма. Про телеграмму не говорят «райтинг», но говорят «кэблинг». Кроме того, мое упоминание (без произнесения текста самой телеграммы) было не в общем письме, а в дневнике, который посылался на имя самого Леви. Всегда Леви хвастался тем, что он знает русский язык, и, таким образом, мог вполне изъять то, что ему казалось излишним. Но дело-то в том, что ничего излишнего не было, но было лишь его злодейское намерение изобрести какой-либо повод для того, чтобы взорвать давно приготовленную им мину. Кроме того, при нем была уже белокурая, которая, наверно, была его не только доверенной, но во многом и его вдохновительницей. Пресловутая телеграмма его лишь сообщала о каких-то новых возможностях, которые, может быть, появятся. Вполне естественно, что я и отметил в дневнике мою радость, если какие-либо возможности вообще появятся. Во всем можно видеть преднамеренность, в течение всех лет заготовлявшуюся. А где же эти телеграммы, которые он будто бы посылал нам в течение двадцать седьмого и двадцать шестого годов касательно каких-то налогов? Не показывает ли он какие-либо телеграфные расписки о чем-то совсем другом, а именно его сообщения о рождении Ориолы или запрос о выборе имени для новорожденного? Ведь если бы были какие-либо запросы о каких-то налогах, то он поручил бы их Вам, когда Вы приехали в Россию в июне [19]26 года или в марте [19]27 года, когда Вы вновь приехали в Ургу. А с апреля [19]27 года вплоть до июня [19]28 года ни о каких телеграммах не могло быть и речи по условиям местности. В 1928 году Зина и Франсис приехали в Дарджилинг, и опять никаких поручений об этом не было, да и не могло быть, ибо Леви отлично знал, что суммы — экспедиционные. Какие энергичные действия должны быть с таким мошенником! Поистине, великий поход за культуру, которую, как правильно пишет Косгрэв, нельзя оставлять в руках такого человека, как Леви. Спрашивается, чем он заплатит за болезнь Е. И., чем он заплатит за злоупотребление ее авторскими правами в задерживаемых им манускриптах?

Все наши мысли с Вами, наши родные и любимые. Бодро держитесь, воины Света, сердцем и духом с Вами,

Р[ерих]

43

Н. К. Рерих — Г. И. Фричи*

10 марта 1936 г.[Наггар, Кулу, Пенджаб, Британская Индия]

Дорогая г-жа Фричи,

Настоящим подтверждаем отправление телеграммы от сегодняшнего дня, извещающей о том, что мы назначаем Вас нашим доверенным лицом и от нашего имени поручаем затребовать все принадлежащее нам личное имущество и предпринять все необходимые меры для его возвращения.

Искренне Ваш.

44

Н. К. Рерих, Е. И. Рерих — З. Г. Лихтман, Ф. Грант, К. Кэмпбелл и М. Лихтману

11–12 марта 1936 г.[Наггар, Кулу, Пенджаб, Британская Индия]

№ 44

Родные Зин[а], Фр[ансис], Ам[рида] и М[орис], только что отправили Вам вчерашнюю почту, как пришли Ваши письма от 15 до 20 февр[аля]. Были глубоко тронуты и восхищены поступком Мориса, спасшего жизнь мальчика своею кровью. Какая замечательная тема: вице-президент Р[ерих]-Музея, которого утесняют захватчики, спасает жизнь неизвестного ему ребенка, тогда [как] он сам нуждается в поддержании своего здоровья. Не было ли клиппингсов[176] об этом? Если были — пришлите. Все Ваши письма такие обстоятельные, запишем по пунктам.

1. Соображения Амр[иды] о невозможности через четыре года дать должные проценты бондхолдерам вполне справедливы, и мы на это уже высказывались в прошлых письмах. За Тр[эстис] должно остаться лишь ведение культурной части, но управление квартирами, ремонтами и вообще хозяйственной частью дома, конечно, должно быть в руках уполномоченных бондхолдеров. Только при таких условиях возможно установить правильное существование. Пусть Амр[ида] об этом нашем мнении ознакомит Фр[иду]. Кроме того, в Правлении должен участвовать юрист-адвокат. Вместо мрака и затемненности все должно сделаться ясным, светлым и всем доступным. В истинно общественном деле нужна величайшая гласность. Припомните, с каким трудом мы устанавливали хотя бы ведение журналов заседаний и бюджетов. Ради гласности и справедливости я старался разделить средства Школы, «Пресса» и всего прочего, а Вы знаете, сколько было попыток опять все это смешать в общей кассе Хорша.

2. Вы помните, что после постройки дома, даже несмотря на кризис, первым менеджером Холлом было сдано комнат на 300 000 долл[аров]. С тех же пор при смене управляющих цены все понижались. Всякий знает, как легко понизить цену чего-либо и как трудно, а часто и невозможно, вновь повысить ее. Кроме