Книга Исцеляющая любовь [= Окончательный диагноз ] - Эрик Сигал

— А что это?

— А, это вещь моего отца. Он служил офицером в Третьей армии Паттона.

— Круто! — зацокал языком Барни, — Мой отец служил на Тихом океане и ничего подобного не привез. А что твой отец…

— Ладно, пошли, — перебил Беннет, — пора завтракать. Давай выжги наши инициалы, и пойдем отсюда.

Он протянул Барни сигарету. Тот быстро пробежал глазами список в поисках Лориной оценки.

Ее инициалов не было. Точнее сказать — их не было среди оставшихся нетронутыми. Следовательно, она или выполнила работу блестяще, или провалилась.

12

— И какой же у тебя результат по биохимии?

— Неплохой.

— Перестань, неужели мы будем друг от друга таиться? В конце концов, я же твой будущий муж!

— Кстати, Палмер, позволь тебе напомнить, что я еще не давала официального согласия.

— Ладно-ладно, доктор. Сдаюсь! Скажи-ка лучше, что ты делаешь в День благодарения?

— Занимаюсь, что же еще?

— Ну, это понятно. Но какая-то передышка тебе тоже нужна! Даже смертникам в тюрьме в День благодарения разрешается есть индейку.

— Вообще-то, — сказала Лора, — мы с Барни и еще кое-кто из наших однокурсников думали организовать в столовой общий стол и сделать вид, что мы одна семья. Но в последний момент кое-кто отказался.

— И кто именно?

— Ну, Беннет летит домой в Кливленд, чтобы день или два провести со своими…

— Как экстравагантно! Он, по-видимому, не бедствует.

Лора кивнула:

— Похоже на то, если судить по его гардеробу. А потом и Ливингстон отпал.

— Едет к своим в Бруклин?

— Он не сказал. Вообще-то он в последние дни ведет себя как-то странно…

— Может, за что-то на тебя обижен?

Она пожала плечами:

— Не думаю, разве что злится, что я не сообщила ему свою оценку по биохимии.

Палмер попытался застать ее врасплох:

— А какую ты получила оценку?

— Я тебе уже сказала, Палмер, — отрезала Лора. — Неплохую.

Барни держал приемник на волне музыкальной радиостанции, пока шел сигнал. Казалось, это единственное радио во всей Новой Англии, которое в День благодарения еще не переключилось на рождественские песнопения. Поскольку он был совершенно один во взятом у Ланса «корвете», то мог вслух распевать «Гимн Благодарения», который помнил еще со старших классов школы.

Сегодня Барни окажется одним из немногих, кто проведет праздник не за семейным столом. Мама будет крайне разочарована, ведь она так надеялась, что он на праздник приедет в Бруклин. К тому же своим изменившимся планам он дал весьма лаконичное объяснение: «Надо навестить одного друга, у которого неприятности».

Из любопытства Эстел спросила, не девушка ли этот таинственный «друг», но Барни только сказал, что беспокоиться тут не о чем.

На северной оконечности Хартфорда он свернул с шоссе, после чего ему пришлось еще несколько раз съезжать с одной дороги на другую, всякий раз — на более узкую и примитивную. Наконец он преодолел узкую грунтовую дорожку, обрамленную голыми деревьями, и внезапно увидел перед собой открытое пространство. Метрах в ста впереди стоял роскошный дом во французском стиле. На солидных кованых воротах висела небольшая медная вывеска: «Стратфордский институт».

Барни вспомнилось его шуточное название — «Замок Психо». Ибо здесь обитала аристократия из умалишенных. Или плутократия. Поговаривали, что с пациентов тут берут почти по тысяче баксов в неделю. «Господи, — подумал он, — за такие деньги им должны выдавать смирительные рубашки из кашемировой шерсти».

Он отдавал себе отчет в том, почему пытается развлекать себя нескладными шутками. Он не раз слышал о тревоге, которая охватывает совершенно нормальных людей при посещении подобных заведений. Даже самые уверенные в себе испытывают противоречащее здравому смыслу беспокойство: им кажется, что их тут сочтут своими клиентами и не выпустят обратно на волю.

Подъехав к будке охраны, чтобы назвать себя, он увидел, что охранник жует индюшачью ногу, безразлично уставившись в мерцающий телеэкран. Увидев Барни, он принялся листать свой блокнот, оставляя на каждом листке жирное пятно.

— Угу, — Он кивнул. — Доктор Ливингстон с визитом к мистеру Истману. Проезжайте.

По телефону Барни сказал, что звонит из Гарвардской школы медицины, и это явно облегчило ему доступ в лечебницу.

У массивных деревянных дверей его встречала приветливая матрона, которая поздравила его с праздником и, по-видимому решив, что Барни знаком с заведением, объявила, что «молодой Истман» дышит свежим воздухом на задней лужайке и «доктор Ливингстон» может с ним там повидаться.

Барни кивнул и двинулся по длинному коридору с высокими потолками, но свернул не туда и вскоре оказался перед запертой железной дверью белого цвета. Заглянув в прямоугольное зарешеченное окошко, он увидел какое-то фантасмагорическое сборище пациентов. Они вертелись, потягивались, мычали, погрузившись каждый в свой собственный мир и, судя по всему, абсолютно не желая замечать чье-либо присутствие. Картина напомнила ему кадры из фильма Феллини. Только эта фантасмагория была вполне реальной. «Господи, — подумал он, — неужели и Мори здесь?»

— Чем могу вам помочь? — окликнул суровый женский голос.

— Я… я из Гарвардской школы медицины, приехал навестить молодого Истмана.

— Но здесь-то его нет! — объявила медсестра с негодованием.

«И слава богу!» — подумал Барни.

— Мне сказали, он на задней лужайке. Не подскажете, как туда пройти?

Она показала ему направление. Барни кивнул и заспешил прочь, от души надеясь, что охвативший его испуг не отразился на лице.

Мори он нашел на большой и безлюдной каменной террасе с выходом в огромный, идеально ухоженный сад. Он смотрел на солнце, садящееся за горы Таконик.

— Привет, Мори! — негромко позвал Барни.

— Здравствуй, Барни, — безжизненным тоном ответил приятель, не поворачивая головы. — Спасибо, что приехал. Солнце удивительное, правда? Как будто Господь опускает блестящую медную монетку в прорезь автомата, чтобы купить нам небо, полное звезд.

Он так и не обернулся.

— Чудесная метафора! Ты должен ее записать.

— Я больше не пишу, — пробурчал он.

Поскольку Мори по-прежнему не поворачивался к нему, Барни обошел его кресло и облокотился о перила террасы. Теперь он понял, почему его друг так зачарован небесным светом: его глаза были как выжженные электрические розетки. Барни содрогнулся.

— Как дела в Гарварде? Обо мне кто-нибудь вспоминает?