Книга Безумный Пьеро - Михаил Харитонов

На пятый день полёта кончился комбикорм. Бамбук аннулипалпу поплакался, но тот сказал, что у него самого охотничьи навыки, увы, слишком специфичны — и помочь он бамбуку ничем не может.

Буратина попробовал поохотиться сам: на привале возле болотца попытался наловить диких лягушек для варки. Он застрял в тине и еле выбрался, а лягушек так и не поймал. Но тут аннулипалп сжалился и пообещал "слетать к нашим и решить вопрос". Отсутствовал он полдня, но вернулся с мешком комбикорма и корзинкой маргарина. Где он всё это раздобыл в такой глуши, было решительно непонятно.

Буратина, естественно, обожрался. Да так, что даже деревянный организм не выдержал. Ночью ему скрутило живот. Целый день он лежал в лёжку, лечась тортиллиными пиявками — и к вечеру оклемался.

Следующие три дня он провисел в воздухе, рассматривая местность с высоты птичьего полёта. Ничего нового и интересного он и на этот раз не увидел. Лес сменялся полем, невысокие холмы — перелесками. Кое-где попадались деревушки. От скуки Буратина начал думать — и додумался до вопроса, почему тут всё так уныло. Аннулипалп ответил в том смысле, что отсутствие тесла-зацеплений не способствует цивилизации.

На десятый день полёта страх высоты у бамбука атрофировался настолько, что он решился надеть на голову пакет.

На эту тему он поговорил вечерком с аннулипалпом. Тот "момента" не одобрял в принципе, но и отговаривать Буратину не стал. Он даже сделал для него что-то вроде колыбельки из веточек, паутины — он, оказывается, умел её выделять — и мха. Той же паутиной он примотал бамбука к колыбельке. Вместо пакета на голову пришлось клеить пластины подтирочного гриба.

Так что на следующий день Буратина взмыл в воздух уже долбанутый. Ну то есть в очень комфортном состоянии.

И ВОССЕДАЛ ОН НА СЛОНОПОТАМЕ

Тем временем к Пиэрию Эагриду, более известному как Пьеро, приближался пиздец.

Он ещё не наступил, но близился. Хотя сам Пьеро осознавал сей факт не вполне. А вообще-то — и вовсе не осознавал.

И тем не менее Пиэрий был встревожен. Он не знал, где находится. Он не понимал, куда двигаться. И что самое скверное — он лишился всех средств передвижения, кроме своих двоих.

Маленький шахид сидел под холодным утренним небом на туше носорога, страдал от айс-дефолта и пытался осмыслить непонятку, в которую влип.

По его расчётам, сегодня было то ли тридцатое, то ли тридцать первое января — а может, уже и февраль. Дней Пьеро не считал, событий не запоминал. Все его помыслы были о Мальвине, стихах, и прочей хуерде.

Позавчера они — то есть Пьеро, бульдог и носорог — вышли из Вондерленда. Мамонт остался там. Причём исключительно по собственной глупости.

С шерстистым слоном всю дорогу возникали проблемы. Мамонт был всеядным, но нуждался в травяной подкормке. Поток существ, стремящихся в Город, сметал и пожирал всю окрестную зелень. Приходилось разорять крестьянские поля. Крестьяне, и без того разозлённые и напуганные, выходили на защиту собственности с дрекольем, а то и с самодельными копьями. К счастью, ни носорожью шкуру, ни волосню мамонта ни разу не пробили. Дальше всё решалось слаженностью действий команды и вовремя демонстрируемой головой обломинго, внушавшей крестьянам суеверный трепет.

В Вондерленде приходилось идти осторожно, чтобы не наткнуться на поняш. Хотя пару раз путники пересеклись с ловчими отрядами: разноцветные лошадки отлавливали на дороге электорат и уводили к себе. Пьеро со товарищи их не интересовали: добычи и без того хватало.

И всё обошлось бы. Но позавчера мамонт учуял запах жареного хлеба и сдуру вылез на полянку, где три поньки затеяли пикничок. Они легко някнули зверя и устроили на нём весёлые покатушки по лесу. В результате мамонт свалился в овраг и сломал ногу. Там его пришлось оставить.

То ли это, то ли что другое привело к падению морального духа в коллективе. Бульдог стал погавкивать на носорога. Тот сначала огрызался, а потом наподдал псу так, что чуть не сломал рёбра. Пёс дождался, пока носорог уснёт, и вцепился ему в горло. Толку от этого не было никакого — прокусить каменную носорожью шкуру он не смог. Но тот обиделся всерьёз. И только остатки уважения к Пьеро удержали его от расправы над хулиганом.

На следующий день они нашли мёртвого грибовика-наркокурьера.

То есть сначала-то Пьеро заметил зайца. То был байк устаревшей модели. С выпученными глазами он нёсся хуй знает куда, лихо прыгая через ухабы. Седло на шее и болтающиеся стремена указывали, что у него совсем недавно был хозяин. Куда он делся — это был вопрос. Который, впрочем, никого не заинтересовал. Заяц был не нужен. Пьеро вполне устраивал носорог с его повышенной проходимостью. Бульдог дёрнулся было погоняться за байком, но быстро остыл. Носорог так и вовсе ничего не заметил.

Тело грибовика обнаружилось через полчаса в придорожных кустиках — в каковых Пьеро уединился по большой нужде. Сначала поэт на такое соседство подосадовал. Но для порядка обшмонал труп. И не пожалел. Покойный грибан-грибаныч в одеждах своих прятал ампулы, деньги — двести десять соверенов, не хухры-мухры, — а также хаттифнаттские шприцы, тонкие иголки и т. п. Особенно порадовала бутылочка с шариками айса. Скучающий без любимого снадобья поэт решил его употребить — ну совсем немножечко, всего один маленький шарюшечек, самый-самый малипусенький. Для этого, подумал он, не нужно даже останавливаться и слезать с носорога.

То ли концентрация активного вещества в шарике оказалась какой-то запредельной, то ли поэт одним шариком не ограничился. Так или иначе, его сильнейше ёбнуло по мозгам. Он взлетел в небеса чистого творчества и там парил, сравнивая на весах сердца строки свежесочинённого двустишия — "лови, дави птенцов любви". От изысканности аллитераций Пьеро охуевал, а заключённая в этих строках сверкающая бесконечность смыслов вштыривала и расколбашивала по всей длине Млечного Пути и даже более того.

Неизвестно, сколько времени он пребывал в поэтическом экстазе. Но пришёл в себя он на закате дня, на лесной опушке. Он был придавлен тушей носорога, а большой палец его левой ноги посасывал мелкий гадливчик.

Раздавив противное существо, Пьеро с трудом выбрался из-под туши. Всё тело болело, особенно правая сторона. С другой стороны, и опасностей вроде бы не наблюдалось. Всё было тихо, мирно. Даже благостно.

Пиздец, меж тем, приближался. Но Пьеро не чувствовал его неумолимой поступи.

Он сидел и размышлял о том, что же всё-таки произошло с носорогом и куда девался бульдог. Смутно припомнилась пелена восторга, собственные крики "лови! дави!" И топочущий носорог, полный ярости, на разрыв аорты…

— С-скобейда, — прошипел маленький шахид. До него дошло. Под айсом и под вдохновением его пробило на эмо-выброс. Проклятое "лови — дави" носорог, накрывшись эмо-полем, воспринял как руководство к действию. И понёсся за бульдогом. Раздавил он его или нет, неизвестно — но вот сам он такой гонки не перенёс. Видимо, сердечко не выдержало. Не мальчиком уж был он, носорог-то.