Книга Аналитическая психология - Карл Густав Юнг

225 Поскольку человеческая природа состоит не только из света, но и изобилует тенями, инсайт, достигнутый в ходе практического анализа, часто оказывается несколько болезненным, тем более если, как это обычно бывает, человек ранее пренебрегал другой стороной. Следовательно, есть люди, которые принимают свой новообретенный инсайт близко к сердцу, на самом деле слишком близко, совершенно забывая, что они не единственные, у кого есть теневая сторона. Они позволяют себе впасть в недолжную депрессию и склонны сомневаться во всем, нигде не находя ничего истинного. Вот почему многие превосходные аналитики никак не могут заставить себя опубликовать свои мысли, ибо психическая проблема, как они ее видят, настолько огромна, что им кажется почти невозможным подойти к ней с научной точки зрения. Оптимизм одного человека делает его самонадеянным, в то время как пессимизм другого делает его излишне тревожным и мрачным. Таковы формы, которые принимает великий конфликт, если свести его к меньшим масштабам. Но даже в этих меньших пропорциях суть конфликта нетрудно распознать: и высокомерию одного, и унынию другого свойственна неуверенность относительно их границ. Один чрезмерно раздут, другой чрезмерно сжат. Их индивидуальные границы стираются. Если принять во внимание тот факт, что в результате психической компенсации великое смирение оказывается очень близко к гордыне и что «гордыня до добра не доведет», мы легко сможем обнаружить за надменностью определенные черты тревожного чувства неполноценности. На самом деле мы ясно увидим, как неуверенность заставляет энтузиаста раздувать истины, в которых он не уверен, и привлекать прозелитов на свою сторону, дабы его последователи могли доказать ему ценность и достоверность его собственных убеждений. Его знания не приносят счастья, которое позволило бы ему выстоять в одиночку: в глубине души он чувствует себя изолированным. Тайный страх остаться наедине с этими знаниями побуждает его высказывать свои мнения и толкования, будь они кстати или некстати, ибо только убеждая кого-то другого, он чувствует себя защищенным от тревожащих душу сомнений.

226 С нашим угнетенным другом все наоборот. Чем больше он отдаляется и прячется, тем сильнее становится его тайная потребность быть понятым и признанным. Хотя он говорит о своей неполноценности, на самом деле он не верит в нее. В нем возникает упрямая убежденность в собственных непризнанных достоинствах, а вместе с ней – чувствительность к малейшему осуждению. Своим видом он напоминает человека, неправильно понятого и лишенного того, что причитается ему по праву. Таким образом, он питает болезненную гордость и высокомерное недовольство. Хотя это последнее, к чему он стремится, его окружение вынуждено платить за это высокую цену.

227 Оба одновременно слишком малы и слишком велики; их индивидуальное среднее, которое никогда не было достаточно прочным, теперь становится более шатким, чем когда-либо. Было бы почти гротеском описывать такое состояние как «богоподобное». Но поскольку каждый по-своему выходит за рамки своих человеческих пропорций, оба немного «сверхчеловечны» и, следовательно, образно говоря, богоподобны. Если мы хотим избежать использования этой метафоры, я бы предложил говорить о «психической инфляции». Данный термин кажется мне вполне подходящим, ибо состояние, которое мы обсуждаем, подразумевает расширение личности за пределы индивидуальных границ, другими словами, состояние раздутости. В таком состоянии человек заполняет пространство, которое обычно заполнить не в силах. Он может заполнить его только путем присвоения себе содержаний и качеств, которые существуют для самих себя, а потому должны оставаться за пределами наших границ. То, что лежит вне нас, принадлежит либо кому-то другому, либо всем, либо никому. Поскольку психическая инфляция отнюдь не является феноменом, вызванным исключительно анализом, но часто наблюдается и в обычной жизни, мы можем исследовать ее и в других случаях. Распространенный пример – способ, каким многие люди отождествляют себя со своим делом или своими титулами. Должность, которую я занимаю, безусловно, моя заслуга; но это также коллективный фактор, который исторически возник благодаря сотрудничеству многих людей и зависит исключительно от коллективного одобрения. Посему, когда я идентифицирую себя со своей должностью или титулом, я веду себя так, словно я сам являюсь целым комплексом социальных факторов, из которых состоит эта должность, или как будто я выступаю не только носителем должности, но и одновременно одобрением общества. Я необычайно расширил себя и узурпировал качества, которые существуют не во мне, а вне меня. L’état c’est moi[110] – вот девиз таких людей.

228 В случае инфляции через знание мы имеем дело с чем-то похожим в принципе, но психологически более тонким. Здесь инфляцию вызывает не благородство занятия, а значимые фантазии. Поясню, что я имею в виду, на примере из практики. Для этого я выбрал случай одного душевнобольного, которого знал лично и который также упоминается в статье Медера[111]. Этот случай характеризуется высокой степенью инфляции. (При психических расстройствах мы можем наблюдать все явления, которые у нормальных людей присутствуют лишь мимолетно, в более грубой и преувеличенной форме.[112]) Пациент страдал параноидальной деменцией с мегаломанией. В частности, он разговаривал по телефону с Богородицей и другими великими личностями. В человеческой реальности он был учеником слесаря и в возрасте девятнадцати лет был признан неизлечимо больным. Он никогда не отличался особым умом, однако, среди прочего, пришел к удивительной мысли, что мир – книжка с картинками, страницы которой он мог перелистывать по собственному желанию. Доказательство было довольно простым: стоило ему повернуться, как его взору открывалась новая страница.

229 Это «мир как воля и представление» Шопенгауэра в примитивной конкретности видения. Потрясающая идея, рожденная из крайнего отчуждения и изоляции от мира, но настолько наивно и просто выраженная, что поначалу можно только улыбнуться ее нелепости. И все же этот примитивный взгляд лежит в самом сердце блестящего восприятия мира Шопенгауэром. Только гений или сумасшедший мог настолько освободиться из пут реальности, чтобы увидеть мир как книгу с картинками. Пациент действительно выработал такое видение, или оно просто случилось с ним? Его патологическая дезинтеграция и инфляция указывают скорее на последнее. Теперь не он думает и говорит, но оно думает и говорит внутри него: он слышит голоса. Таким образом, разница между ним и Шопенгауэром заключается в том, что в нем видение осталось на стадии спонтанного новообразования, в то время как Шопенгауэр абстрагировал его и выразил на универсальном языке, подняв из темных глубин на ясный свет коллективного сознания. Впрочем, было бы совершенно неверно полагать, что видение пациента носило сугубо личный характер или ценность, как если бы оно принадлежало ему самому. Будь оно так, он был бы философом. Но гениальный философ лишь тот, кто может преобразовать примитивное и чисто природное видение в абстрактную идею, принадлежащую общему котлу сознания. Это достижение, и только оно, составляет его личную ценность, которую он может считать своей заслугой, не рискуя при этом впасть в инфляцию. Но видение больного – это безличная ценность, естественный нарост, от которого он не в силах защититься и который поглощает его и «уносит» из мира. Вместо того чтобы обуздать эту идею и превратить ее в философский взгляд на мир, пациент позволил ее величию раздуть себя до патологических масштабов. Личная ценность всецело заключается в философском достижении, а не в первичном видении. Для философа видение есть просто часть общего достояния человечества, в котором, в принципе, каждый имеет свою долю. Золотые яблоки падают с одного дерева, и неважно, соберет их слабоумный ученик слесаря или Шопенгауэр.