Книга Ритуал последней брачной ночи - Виктория Платова

На третьем этаже постояльцев было еще меньше: Олев Киви, ТеоЛермитт и Илья Слепцов. Слепцов занимал номер восемь; Киви и Лермитт,соответственно, одиннадцатый и двенадцатый: в самом конце коридора, друг противдруга. Таким образом, Калыо Куллемяэ, как и в жизни, находился под своимпатроном. А Тео Лермитг занимал номер прямо над Чарской. Кроме центральнойлестницы с лифтом в стиле «модерн», был еще и пожарный выход, который я в своюбытность на Крестовском не заметила.

Я подвела черту под гостевым корпусом и тяжело вздохнула. Извсей шестерки на роль убийцы подходил только один человек — Тео Лермитт.Во-первых, он терся в одном пространстве с Филиппом Кедриным, во-вторых — Нож.

Нож я безоговорочно отнесла к произведениям искусства.

Но станет ли Страж Ценностей разбрасываться этими самымиценностями — большой вопрос.

С остальными было проще: Чарскую и Слепцова я отвела попричине их пробочной глупости, немца Кноблоха — по причине чрезмернойпрофессиональной занятости в сфере безалкогольного бизнеса (такого безнадежногов российских условиях). Аурэл Чорбу с его мамалыгой и винами мною даже нерассматривался. Молдаване хороши лишь в краже виноградного жмыха, изощренныеубийства — не их стихия. А последний из шестерки, Калыо Куллемяэ, вряд ли сталбы рубить сук, на котором сидит. Работа с Олевом Киви, должно быть, совсемнеплохо оплачивалась.

Покончив с тузами, я перешла к более мелким картам: их уменя на руках оставалось ровно пять — официант, портье, два охранника, бармен.

Официанта, по сведениям Сергуни, звали Валентин Вотяков.

Прыщавая «шестерка» Вотяков вполне могла обернутьсяджокером, если только мои предположения о снотворном недалеки от истины. Нотогда под подозрение подпадает и бармен, состоящий при запасах спиртного.Бармен Андрон Чулаки (судя по крошечному досье Синенко) слыл отличнымспециалистом и до начала работы на Крестовском сменил несколько престижныхночных клубов.

Оба охранника были почти пародийными: Иванов и Сидоров. Ядолго размышляла над тем, кто из них — тот фээсбэшный «бобрик», который такгалантно проводил меня к выходу. Но так ни к чему и не пришла. Оставался ещепортье Лисовских, такой же неопределенно-бесполый, как и его фамилия. Но сфераего деятельности интересовала меня меньше всего.

…От непомерных умственных усилий у меня разболелась голова ипонизилось давление. Но ни кофе, ни чая у Сергуни не было. Так же как ичайника. И мне пришлось ограничиться водой из-под крана. В порту по-прежнемугудели буксиры, и я вспомнила «Королеву Реджину» и эстонца Рейно с егофотографиями. Интересно, как Киви сформулировал свою просьбу? И на какомосновании Рейно отследил именно этого несчастного вегетарианца? Три фотографиистоимостью в две тысячи долларов не дали мне никакого ключа. Или почти не дали.Это «почти» заключалось в том, что я опять упиралась в Филиппа Кодрина,«Филю-затворника», как назвал его Сергуня.

На сегодня все, сказала я сама себе.

Спать. Спать.

Но идти в комнату, на полуистлевшее ложе Сергуни нехотелось. И спать не хотелось тоже. Разве что заняться беглым просмотроминтервью Полины Чарской, тем более что на некоторые из них я уже натыкалась всвоем любимом журнале «Дамский вечерок».

Я начала с последнего по времени. Оно непосредственнокасалось сериала «Чет и Нечет». Ровно треть интервью восторженная корреспонденткаи несколько более сдержанная Полина Чарская обсасывали достоинства ГлавнойГероини. Потом, благополучно с ней покончив, перекинулись на личную жизнь самойЧарской, И, судя по всему, эта жизнь была полна трагических разочарований.Чарская прозрачно намекала на травлю среди московских коллег-злопыхателей, напубличное одиночество и на недавно завершившийся бурный роман с неким мужчиной,имя которого она упоминать не пожелала. И из-за которого почти на месяцотказалась от работы. Затем шел стандартный набор клише: любовь, работа, семья,дети, роли. Вот здесь-то Полинька и сорвалась с цепи: в ее жизни нет ничего,кроме работы, она ежедневно приносит себя на алтарь искусства, она ежечаснонатыкается на стену непонимания — и прочая актерская психопатическая чушь. Я стоской подумала о Монтесуме-Чоколатль: Монтесума в роли кинозвезды никогда несмотрелась бы так банально!

В конце выдохшаяся корреспондентка перешла на блиц: любимыйавтор, любимое блюдо, любимый город, любимое время года. Весь этот длинный,никому не нужный список Чарская разыграла как по нотам: «любимая кухня —мексиканская» (а какая же еще? Не русские же пельмени жрать на глазах уизумленной публики); «любимый автор — Борхес» (кто такой Борхес, я не знала,должно быть, из тех, кто слова в простоте не скажет); «любимый город — Вена»(похоже, тебя там хорошо драли, в Вене!); «любимое время года — осень»…

Я отложила интервью. Читать всю эту фигню было невыносимо.

Даже «ДЕТЕКТИВНЫЕ ЗАГАДКИ — ОТГАДАЙ САМ!» выглядели болеепредпочтительно. И я снова взялась за них. И застряла на глубокомысленномабзаце о том, как использовать оговорки подозреваемых.

Вена.

Что я подумала, когда прочла о том, что любимый городЧарской — Вена? Что-то непристойное… Ага, «здорово тебя там драли, в Вене»… Нопочему я вдруг так ополчилась против Вены?..

Чарская не была москвичкой, это точно, я где-то читала обэтом. Зубастая крошка из провинции, которая жаждет получить от жизни все… Врядли такая выберет в качестве идеала патриархальную Вену. Париж — я понимаю,общее место, также как и Венеция. Нью-Йорк — столица Мира, Лос-Анджелес спиявкой-Голливудом — столица анти-Мира… Чарская из кожи вон лезет, чтобывыглядеть экзотичной, — но тогда выбирают Гонконг или Барселону. А Вена —слишком пресный город, постылая жена, много лет прикованная к инвалидномукреслу…

Так почему все-таки Вена?

И эта история о недавно пережитом бурном романе.

А Олев Киви жил в Вене.

Я даже рассердилась на себя: вот для чего были вызваны кжизни все эти тупоумные построения — чтобы связать Чарскую и Киви. Но Чарскаяслишком порочна, чтобы убить. Ей просто не хватило бы терпения убить.Устраивать истерики — это да… Разыгрывать сцены из всех пьес сразу — это да… Нос мертвыми нельзя вести игру. Они плохи уже тем, что не отвечают на поданную имреплику. Их нельзя унизить блистательным рисунком роли и заочно обвинить впрофнепригодности. А Чарская привыкла вести игру — со всеми и всегда…

Надо же, какие мысли приходят мне в голову! Нужнообязательно поделиться ими с Монтесумой — вот кто сумеет оценить их по достоинству.

Раздуваясь от чувства собственного превосходства над всякимитам актрисульками, я сложила бумаги и отправилась в комнату: будить Сергуню. Ноприлагать к этому усилия не пришлось — мой персональный охотничий пес не спал.

— Ну, как? — спросил у меня Сергуня подсевшим заночь голосом. — Разобралась? Тебя все устраивает?

— Ты гений, Сергуня. Придется обратиться с ходатайствомк твоему руководству. Чтобы объявили тебя репортером года.