Книга Королевский двор и политическая борьба во Франции в XVI-XVII веках - Владимир Шишкин

Что мы писали названные письма в нашем кабинете и доверяли только Ла Порту, нашему ординарному дворецкому, которому мы отдавали наши письма и который отвозил их Ожье, секретарю английского посольства, а он, в свою очередь, переправлял их названному Жербье;

Что между изложением прочих дел мы несколько раз изъявляли неудовольствие в связи с положением, в котором мы пребываем, получали и отправляли письма маркизу Мирабелю, написанные в выражениях, которые могли быть неприятны королю;

Что мы предоставили известие о поездке одного монаха-минорита в Испанию, чтобы открыто следить за ним с целью взять под стражу и выяснить, с какой миссией он послан;

Что мы предоставили известие названному маркизу Мирабелю, что здесь говорили о соглашении г-на герцога Лотарингского с королём (Франции);

Что мы изъявляли огорчение от того, что Англия сближается с Францией, вместо того чтобы пребывать в союзе с Испанией».

Итак, в глазах Людовика XIII и Ришелье противоправные действия королевы были налицо; она переписывалась со своими испанскими родственниками, сообщала им о французской политике, выдала испанцам французского агента-монаха, была связана с английскими резидентами, наконец, жаловалась на своё положение. Хотя в материалах следствия и в бумагах самого Ришелье не говорится ни о каком преступлении, современники-мемуаристы донесли до нас мнение следствия, которое уже вскоре не стало тайной для двора. Ларошфуко пишет: «…королеву стали винить в тайных сношениях с маркизом Мирабелем, испанским послом. На эти сношения посмотрели как на государственную измену». Вообще, выражение «государственная измена» (trahison d'Etat) или «государственное преступление» (crime d'Etat) в юридической практике XVII в. не употреблялось и было скорее продуктом мемуарной литературы. Оно пришлось по вкусу французским историкам XIX–XX вв., которые вплоть до сегодняшнего дня продолжают приписывать Анне предательство интересов Франции, не особенно вдаваясь в юридическую правомерность обвинений (П. Шевалье, Ж.-Ф. Сольнон).

Если бы секретную корреспонденцию с враждебной стороной осуществляло частное или должностное лицо, пусть даже наивысшего ранга и принадлежащее к главным коронным чинам, то его можно было бы обвинить, согласно терминологии действующего тогда законодательства, в оскорблении королевского величества (Leze-Majeste), что было равносильно преступлению против Франции. Однако речь шла об обвинениях в адрес королевской особы, младшего венценосца, чьё положение, подобно королю, заключало в себе в том числе священную и неприкосновенную природу. Сложность и даже абсурд ситуации состояли в том, что своими действиями королева как бы оскорбляла величество своего мужа и своё собственное. На исходе расследования Ришелье был в замешательстве: каким образом сформулировать обвинение, хотя бы для себя и короля, и возможно ли это сделать в принципе, исходя из известных законов и правовых норм? Кардинал и его юристы не смогли решить эту задачу, ограничившись в итоге простым перечнем того, что удалось выяснить.

Вообще, правовое положение королевы Франции даже в эпоху раннего Нового времени практически не изменилось со Средневековья. Изначально, по Салическому закону женщины были отстранены от власти и права наследования трона, хотя уже в XVI в; многие положения этого закона считались варварскими и архаичными. Тем не менее он продолжал определять положение жён королей, которое не позволяло им проявлять какую-либо самостоятельность. Известный правовед XVII в. Лебре писал в своём сочинении «О суверенитете короля»: «Согласно законам королевства королевы не должны принимать участие в управлении государством и обладать правом публичной власти. Не могут лилии прясть». С рецепцией римского права во Франции юристы в вопросе о статусе королевы стали упоминать положение из Дигест Юстиниана, гласившее: «Император издаёт законы, императрица им подчиняется». Королева Франции считалась первой подданной короля, хотя и обладающей наравне с ним исключительными привилегиями. Если во Франции король был всегда только один, то королев, как правило, было несколько. Причём этот титул до конца XIV в. могли носить, помимо жены и матери короля, его сёстры и дочери. Кто же из них мог претендовать на право быть первой подданной? Как правило, таковой де-факто становилась мать короля, хотя юристы признавали старшинство ранга за царствующей королевой. Мать Людовика XIII Мария Медичи вела настоящую тяжбу с Анной Австрийской в этой связи и добилась от короля права старшинства, ссылаясь на примеры Екатерины Медичи и Луизы Савойской. Таким образом, только король мог определять положение и границы прерогатив своей жены, только он мог обвинять и судить королеву.

Если бы действие драмы Анны Австрийской разворачивалось в Средневековье, то обвинение и последующее судебное разбирательство осуществлялись бы в стенах высшей судебной инстанции страны — Парижском парламенте. Королева имела право участия в заседаниях парламента наряду с прелатами-пэрами и герцогами-пэрами и в этой связи могла быть в принципе судима особым судом пэров Франции под председательством короля. История страны, правда, знала только один случай подобного суда — Маргарита Бургундская, жена наследника трона Людовика, сына Филиппа IV Красивого, была осуждена за прелюбодеяние в начале XIV в. Однако в веке семнадцатом такой суд был уже невозможен в связи с усилением личной, абсолютной власти короля, который мог позволить себе уже не считаться с мнением герцогов-пэров. Последние, впрочем, с XVI в. почти не посещали заседания парламента, довольствуясь почестями и привилегиями, которые давал их титул. Наконец, речь шла об обвинениях не в адрес жены наследника трона, а царствующей королевы Франции.

Кардинал заставил Анну Австрийскую лично признаться во всём королю. Только король, присвоивший себе судебные функции палаты пэров и право высшей юрисдикции, мог решать, считать ли свою жену виновной и если так, налагать ли наказание. Придворные терялись в догадках: о чём может идти речь — заточении, монастыре или разводе? Однако дело королевы завершилось так же неожиданно, как и началось. Людовик XIII объявил о снятии всех подозрений со своей супруги и предании забвению всего, что касалось следствия.

Король и кардинал не сочли возможным открыто назвать действия королевы преступлением, так как она не являлась частным или должностным лицом и поэтому не могла быть обвинена даже в приватном порядке в оскорблении величества подобно простым смертным. Людовик XIII, считавший себя единственным источником и гарантом законности и правосудия и заслуживший прозвище Справедливого, конечно же признавал свою жену виновной в заговоре против себя и своего главного министра. По его мнению, вместо того чтобы выполнять свой долг первой подданной, жены и матери, королева посредством закулисных переговоров с врагами Франции тем самым предавала его интересы и интересы его государства. Королю было непереносимо тяжело видеть вмешательство Анны в большую политику вопреки сложившейся традиции, а также терпеть её вторжение в его властные прерогативы. Однако Людовик XIII не мог себе позволить бракоразводный процесс в условиях тяжёлой войны и внутренней нестабильности, он не мог унизить всё более растущий королевский авторитет публичным скандалом, связанным с королевой. Наконец, в отсутствие исторического прецедента он не решился дать ход делу своей жены, взяв с неё обязательство не заниматься ничем подобным в будущем и впредь информировать его о содержании всей её текущей корреспонденции. Позже Ришелье писал в своём «Политическом завещании», что все члены королевской семьи без исключения также обязаны отвечать перед королём за свои преступления и могут быть судимы королевским судом наравне со всеми, поскольку они «равно являются подданными Его Величества». В рамках компромисса с позиции силы монарх с абсолютной властью должен исключать всякую возможность неповиновения иди секретов в своей семье.