Книга Великая разруха. Воспоминания основателя партии кадетов. 1916-1926 - Павел Долгоруков

Бернацкий опять заведовал финансами. Большим подспорьем было то, что еще при Деникине часть экспедиции по печатанию денег была в Феодосии, и потому это дело, уже налаженное, пришлось только расширить. Бернацкого многие упрекали в том, что он недостаточно печатает денег, в коих действительно чувствовался большой недостаток. И без того рубль стремительно падал. Но не мог же Бернацкий неограниченно печатать деньги, играя на их понижение, и иметь в виду лишь эвакуацию. Согласно общему плану командования он должен был рассчитывать на продвижение армии в Россию, а туда двигаться с окончательно обесцененным рублем было нельзя.

Струве ведал иностранными делами, и помощником одно время был у него князь Г.Н. Трубецкой. Не помню, кто сыграл главную роль в признании Врангеля Францией. Если Струве, то это его большая заслуга и удача. Он, как и всегда, меткими словечками, почти афоризмами, характеризовал общую линию врангелевской политики: «левая политика правыми руками». Проводя эту политику и симпатизируя ей, он пригвоздил к ней эту этикетку, которая получила широкую огласку, чем вряд ли он оказал услугу проведению в жизнь этой политики, к которой и без того относились недоверчиво. К каким печальным результатам приводила на практике такая тактика, будет видно, в частности, на мелком сравнительно примере в моей деятельности, о котором расскажу ниже. Торговлей ведал харьковский горнопромышленник А.И. Фенин, юстицией – Н.Н. Таганцев, внутренними делами – Тверской. Последний – опытный чиновник и симпатичный человек – не отличался самостоятельностью и твердостью и совершенно пасовал и затирался различными течениями и военным элементом.

Во главе ведомства земледелия стоял Глинка. Земельный закон, проводимый им, был достаточно широк и «либерален», как и вообще вся программа врангелевского правительства вполне подходила под струвевский афоризм.

Севастополь – первый город на юге России, в котором я застал кадетский комитет недействующим. Довольно многочисленная к.-д. группа резко разделилась на левую и правую половины, которые, как это ни нелепо было в переживаемое время, никак не могли сговориться между собой, и потому уже около года комитет вовсе не собирался. Благодаря наплыву приезжих членов партии мне удалось перестроить группу, и мы часто собирались, как и везде обсуждая и стараясь главным образом направить деятельность в направлении надпартийного объединения.

Таковое возникло под моим председательством под названием Объединение общественных и государственных деятелей (ОО и ГД), которое развило летом широкую деятельность, главным образом устраивая публичные собрания. Национальный центр прекратил свое существование в Новороссийске, все руководители его, кроме меня, уехали за границу, и мне пришлось преемственно одному организовать это объединение, послужившее звеном между Национальным центром и возникшим в 1921 году в Париже Национальным комитетом. Платформа всех этих трех общественных организаций была тождественная, национально-надпартийная, аналогичная лозунгам Добрармии, а ныне русской армии, и всемерно армию поддерживающая. (Мое предложение возобновить деятельность Национального центра не было принято.)

В Севастополе собрания устраивались в Морском собрании и в большом городском театре.

Особенной торжественностью отличались собрания в переполненном театре в присутствии Врангеля, правительства и генералитета, на котором Струве, Бернацкий и Глинка делали доклады, в которых разъясняли программу и мероприятия своих ведомств. Когда Врангель в начале собрания проходил в первый ряд, то речь прерывалась, мы на сцене и вся публика в театре вставали и приветствовали его. Я делал краткое вступление и после докладов (все три очень обстоятельные и интересные) – более подробное заключение, освещая вопрос с общественной точки зрения и призывая общество и тыл поддерживать армию и работать над упорядочением тыла. Так как вход был свободный и бесплатный, то обширный театр со стоявшей во всех проходах публикою далеко не мог вместить всех желающих.

И Врангель со своими сотрудниками, и публика были очень довольны этим способом личного общения и ознакомления публики с политикой командования. Отчеты о собраниях печатались в газетах и в виде суррогата заменяли собой отчеты о парламентском законодательстве. Собраний с докладами других ведомств я не успел уже организовать. На одном из заседаний ОО и ГД была предложена кандидатура в члены Переверзева, но ее пришлось снять, так как многие были против него, как члена злополучной комиссии Муравьева, которая восемь месяцев держала в заключении некоторых сановников без предъявления к ним обвинения и тем обрекла их при Октябрьском перевороте на расстрел большевиков. (Об этой муравьевско-переверзевской комиссии говорил мне со стыдом Шингарев в Петропавловской крепости после встречи с Щегловитовым.)

Осенью, как у нас полагается, началось было расслоение общественности на различные течения. Милейший Н.Н. Львов затеял было какое-то более правое национальное объединение. Мой большой приятель, друг детства, Львов, путаник в организационных вопросах, идеалист, но не реальный политик, постоянно воевавший с партийностью и призывавший к объединению, сам не замечал, как он только подрывал единение, образуя вместо него какую-то расплывчатую, патриотическую кружковщину. С другой стороны, Зеелер, не вошедший в ОО и ГД, задумывал какое-то демократическое объединение с социалистами. Но из обоих начинаний к моменту сдачи Севастополя так ничего и не вышло.

Кроме общественной деятельности я имел и скромное служебное дело. Врангель меня привлек к устройству более планомерных лекций о политическом положении и на фронте и в тылу на казенные деньги. (Да и для существования я нуждался хоть в скромном содержании.) С Кривошеиным мы условились, что это дело будет при управлении печати, то есть в ведомстве Тверского. Остановлюсь на этом маленьком, сравнительно, деле поподробнее, так как оно характерно для проведения «левой политики правыми руками».

Я собрал в Севастополе и из других городов Крыма кадры лекторов и образовал из них группы для отправки в прифронтовые и другие районы. С ними вырабатывалась программа лекций и общая для них инструкция. Предварительно перед посылкой на места лекторы выступали на собраниях в Севастополе, на которые приглашался и Тверской. Выступления эти были признаны удачными. Целью деятельности таких групп было ознакомление прифронтового населения и тыла с лозунгами армии, с платформой Врангеля, чтоб выяснить, с чем мы идем в Россию.

После нескольких выступлений лекторов в прифронтовой части они вернулись в Севастополь, так как заведующий гражданской частью в Северной Таврии (Мелитополь) граф Гендриков, непосредственный помощник Тверского, запретил лекции. Тут обнаружилась несамостоятельность Тверского. Он, его ведомство организует дело, а его помощник отменяет. Правда, этот помощник был товарищем Врангеля и личным его ставленником, и… Тверской пасует. Иду к Кривошеину, и он советует мне переговорить лично с Врангелем. Какой я ни был противник загромождения главнокомандующего гражданскими, да еще такими мелкими делами, пришлось обратиться к нему. Он мне сказал, что, действительно, прифронтовую часть надо оставить, так как армия должна быть «вне политики» (!). Я кратко возражал, но не стал переубеждать. Приемная была полна народу. Я имел перед собой молодого генерала, вступившего на войну эскадронным командиром, и нельзя было требовать, чтобы он разбирался в вопросах политической тактики. Мне было жаль, что ему приходится отвлекаться от фронта этими несвойственными ему делами.