Книга Глиняный колосс - Станислав Смакотин

Это уже другой. Иные интонации, иной тембр… Более задумчивый… Мне это снится?! Последнее усилие мозга в смертельной агонии?

— Необычно… Но это не столь важно. Можно прекратить и на этом этапе. Заложен иной путь, иные свершения. Он больше не повлияет ни на что.

Как не повлияю? Повлияю! Еще как! Как?.. Сейчас скажу…

Мне вдруг до одури, до истерики начинает хотеться жить. Жить, чтобы вновь ощутить свое тело, почувствовать запах… Любой запах, пусть это будет даже запах пороха. Дерьма, шимозы, всего, чего угодно! Жить! Двигать руками, ногами! Ощущать прикосновения, ветер… Обнять Елену Алексеевну, дать шенкелей Жанне. Почувствовать крепость рукопожатия и радость первого утреннего вдоха, означающего бытие… Боль, пусть даже зубную! Я обещаю, что пойду к стоматологу и вылечу все, все свои зубы! Пусть хоть без наркоза, наживую! Отпустите меня! Обратно… Пожалуйста, раз вы меня слышите! Эта ветка истории еще может быть вам интересной, поверьте!

— Он хочет обратно, он не готов уходить.

Каким-то удивительным образом я понимаю, что второй собеседник раздумывает. И именно от того, какое решение примет сейчас он, и зависит моя дальнейшая судьба. Точнее, земная жизнь… Пожалуйста, а?..

— Мне тоже было бы интересно дальнейшее… — Второй голос наконец проявляет себя. — При нем. Все же — интересно. Но… Можно и вернуть его назад. В родной мир, время.

Что? Вернуть меня?! Туда, в будущее? Домой, к Аньке? В Томск? Компьютер, работа, интернет? Правда можно?!

Отчего-то я осознаю, что это вопрос, и обращен он ко мне. От того, что я скажу… Нет, подумаю сейчас…

Домой? Я мечтал об этом с самого начала. С того момента, как открыл глаза в лазарете «Суворова». Осыпаемый осколками на его борту и остающийся невредимым, ощущал в висках биение этого слова: «Домой». В глубине души надеясь, что смерть вернет меня туда, откуда я родом. Чувствуя себя чужим в этом времени каждую секунду, и вот… Так просто?..

Но… Что со мной? Скажи, подумай, и эти голоса, я в этом уверен, вернут тебя? Ты не хочешь?!. Я уже не хочу?.. А что, чего ты хочешь-то в этом времени? Что тебя держит? Произнеси, подумай им одно слово!!!

Вздернутый носик, дерзкая улыбка… Заливистый смех и большие, наполненные слезами глаза. Та, которой не встретить ни за что через сто лет. Потому что нет там таких. Чистая, невинная, знающая цену словам «преданность» и «верность». И наверняка «любовь»… Она.

Мрачный, с почерневшим лицом, человек в генеральском мундире, у глухого окошка. Нехарактерно для военной осанки сгорбившийся под грузом услышанного. Офицер, смертью своей доказавший, что понятие «достоинство» — для него не пустой звук. Он.

Усталые, пыльные лица людей вокруг. Что из последних сил держатся в седлах, а заботятся в первую очередь о лошадях, и уж потом — о себе. Целые экипажи, упрямо уходящие в пучину вместе со своими кораблями, не спуская Андреевского полотнища… Слово «честь» которыми употребляется отнюдь не в ироничном контексте. Они.

Огромный, неповоротливый колосс на покрытых расползающейся сеточкой ногах. Искривляющиеся змейки трещин уже тянутся по голеням вверх, к мускулистому торсу. Колосс, символизирующий гигантское государство. Я могу остановить его разрушение. Не знаю как, но могу… Могу попытаться. Оно.

Будет ли все это у меня там, откуда я? В родной эпохе? Нет.

Что ж… Вот ты все и сказал, Вячеслав. Ответил себе и им на все вопросы. Я готов. Правильный ли это выбор? Он сделан честно… Мне ближе находиться здесь.

— Он остается.

— Так тому и быть…

Я бы зажмурился, если бы смог. Но…

Крики и надрывное ржание лошадей. Гул артиллерийской канонады и частый ружейный треск… Разбавленный швейными машинками пулеметного огня. Мозг едва не взрывается, впустив в пробуждающееся сознание этот хаос звуков.

Я лежу… На животе, на чем-то теплом и методично дергающемся, больно отдающем по всему телу… Часто-часто ударяясь лицом в упругое и мокрое… Скорый топот внизу не оставляет сомнений: подо мной лошадь… Жанна?

С трудом открываю глаза — кромешная тьма… Кто-то крепко удерживает меня за ремень, не давая скатиться и упасть… Я перекинут через скачущую лошадь… Кем?

— Едрить, макаки недорезанные!.. Ух, я вам!.. Давай же, гони, родимая!.. — Всадник сжимает ногами бока с такой силой, что несчастное животное подскакивает от боли, прибавляя в галопе. — Ай, не успеем…

Выстрелы совсем рядом… Громкий свист заглушает невнятные вопли… Среди которых с ужасом разбираю, холодея: «…Банзай!..»

Лошадь подымается на дыбы, задыхаясь и хрипя. Резко меняя направление хода. Свист совсем рядом с головой… Еще один! Еще!.. Сейчас, вот сейчас, попадут…

Куда же ты меня завез, эй!.. Кто там, сверху?.. Пытаюсь обратиться к нему хоть как-то, но вместо слов выходит слабый стон… Заглушаемый шумом вокруг.

Человек, что надо мной, пригибается к конской шее так низко, что я слышу его прерывистое дыхание с громким присвистом. Сквозь которое, или мне кажется, или едва слышно, но пробивается, в такт стуку копыт, часто-часто повторяемое: «…Ать… ать… скакать!.. спасать…»

Шум позади отдаляется, сливаясь с общей картиной боя. Долго я был в отключке? Сколько времени прошло? Это уже Мукден или все та же деревня? Откуда японцы так близко, и в чьей власти я сейчас нахожусь? И… Жив ли Мищенко? Медленно возвращающаяся память выкидывает последнее виденное: склонившийся над картой генерал, яркий разрыв совсем поблизости… Нет ответов на эти вопросы… Кстати, а я? Я что, ранен?..

Мы быстро удаляемся от общей заварухи. Членораздельная речь сверху заставляет меня навострить уши:

— Дернул… Черт… Обуза… Эта!.. Бросить надо было к… — вполголоса бормочет тот, что меня везет.

Эй?..

Наконец, собравшись с силами, я выдавливаю из себя так громко, насколько могу:

— Кто таков?..

Тот ощутимо вздрагивает, моментально реагируя:

— Ваше благородие, живы?!.

— Мертв… — в очередной раз больно ткнувшись мордой в лошадиный бок, бормочу я. — Сам кто?.. Куда везешь?

Судя по «благородию», мой похититель из рядовых!

— Младший урядник Третьего Донского полка, ваше благородие…

За нами что, погоня? Этот странный разговор мог бы даже меня позабавить при иных, более мирных обстоятельствах. Действительно, лежа на спине лошади пластом, поддерживаемый за ремень поручик обращается к фиг знает кому… Ну, донскому уряднику, и что с того? Куда скачем-то? А?

Дублирую эти интересные мысли вслух, аккурат в лошадиные ребра. Слабым голосом доводя их суть до собеседника сквозь заикания от немилосердной тряски. Наконец, напрягшись, выдавливаю из себя громко, как могу:

— А ну, стой!..

Урядник подчиняется, осаживая коня.

Шатает и штормит… Понимаю это в ту же секунду, как только оказываюсь ногами на земле… Третья контузия, мать твою!.. Да сколько же можно!.. От первых двух оправиться не могу, в ушах шумит при смене погоды… Еще одна!.. Эй, там?!.