Книга Перекресток двенадцати ветров - Олег Верещагин

— Не поняла, — призналась Светка, когда мальчишки просмеялись.

— Проехали, — отмахнулся Сашка. — В прошлом году в военном лагере было… Тёзка мой,

Сашка Редин… Неделя прошла — от его девчонки ни единого звоночка. Вторая началась… Он ходит, как в воду опущенный. Ему вечером в беседке Никитос — это наш комвзвода был, шухарной такой, хоть и старше нас намного — говорит: «Санчес, — он нас всех так называл, поэтому и сам Никитос, хотя он Никита Олегович, — Санчес, ну нельзя же так. Возьми себя в руки!» А Сашка вздохнул и говорит: «Сегодня брал уже три раза — не помогает…» Опять не поняла?

— Дурак, — печально сказала под общий смех Светка. — Ксанка, расскажи что-нибудь о нашей женской доле.

Ксанка, которую Егор удобно устроил рядом с собой, развела руками. Тогда Светка встала, взъерошила волосы пальцами, раскинула руки в стороны и безо всякого предупреждения очень мелодично завопила — пением это назвать было трудно:

— Как во смутной волости Лютой, злой губернии Выпадали молодцу Всё шипы да тернии… Он обиды зачерпнул, зачерпнул, Полные пригоршни, Ну а горя, что хлебнул — Не бывает горше…

— Светка кивнула Сашке: — Ну, как там дальше твой Вовка пел?! — и Сашка, вскинув голову, поддержал припев:

— Пей отраву — хоть залейся! Благо, денег не берут, не берут! Сколь верёвочка не вейся — Всё одно — совьёшься в кнут! Всё одно — совьёшься в кнут…

— и дальше пел уже сам, эта песня очень подходила для мужского — ну, мальчишеского — голоса:

— Гонит неудачников По миру с котомкою… Жизнь текёт меж пальчиков Паутинкой тонкою… А которых повело, повлекло По лихой дороге — Тех ветрами сволокло — Прямиком в остроги… — и Рат, опираясь на карабин, подхватил:

— Здесь на милость не надейся — Стиснуть зубы, да терпеть, да, терпеть… Сколь верёвочка не вейся — Всё одно — совьёшься в плеть! Всё одно — совьёшься в плеть… Ах, лихая сторона! Сколь в тебе не рыскаю — Лобным местом ты красна, ох, красна, Да верёвкой склизкою… А повешенным сам дьявол-сатана Голы пятки лижет… Смех, досада — мать честна! Не пожить, не выжить! Не пожить, не выжить… Ты не стой, не плачь — а смейся, Слёз-то нынче не простят, не простят… Сколь верёвочка не вейся — Всё одно укоротят! Всё одно укоротят…

— два мальчишеских голоса отчаянно перекрикивали друг друга в ночной тайге, словно торопясь успеть пожаловаться до конца на то, что нету на Руси правды, как не было раньше, что до бога высоко, до царя далеко, а Егор, молчавший и слушавший, вдруг вспомнил виденное в фильме «Ермак» и запавшее, оказывается, в память: «— А где ж они, слуги-то мои верные? — Да где ж им быть-то, государь, слугам-то твоим верным? На дыбе… А ты их убей, Ваня, ты их убей! Всё одно — бояре царство твоё пропьют, разворуют!» Он даже мотнул головой, чтобы отогнать видение…

— Ночью думы муторны… Плотники не мешкают! Не успеть к заутрене — Больно рано вешают! А ты об этом не жалей, не жалей, Что тебе отсрочка — На верёвочке твоей Нет ни узелочка! Лучше ляг, да обогрейся — Я, мол, казни не просплю, ох, не просплю… Сколь верёвочка не вейся — А совьёшься ты в петлю! А совьёшься ты в петлю…

— Отец очень Высоцкого любил, — пояснил Рат. Сашка вздохнул, улыбнулся:

— А у меня приятель есть, Вовка Хабаров, он вообще считает, что на Высоцком настоящее искусство своё развитие и прекратило…

— Все собрались музыкально одарённые, — немного обиженно вмешался Егор, чтобы развеять окончательно наваждение от песни. И неожиданно для самого себя спросил: — Хотите, стихи почитаю?

— Хотим, — тут же ответила Ксанка. Остальные немного недоумённо промолчали.

Егор взял ветку, опустил её в огонь, подождал, пока займётся и, держа её, горящую, в руке, поворачивая слегка, начал негромко и задумчиво читать:

— В том лесу белёсоватые стволы Выступали неожиданно из мглы. Из земли за корнем корень выходил, Словно руки обитателей могил. Под покровом ярко-огненной листвы Великаны жили, карлики и львы. И следы в песке видали рыбаки Шестипалой человеческой руки. Никогда сюда тропа не завела Пэра Франции иль Круглого Стола, И разбойник не гнездился здесь в кустах, И пещерки не выкапывал монах. Только раз отсюда в вечер грозовой Вышла женщина с кошачьей головой, Но в короне из литого серебра, И вздыхала и стонала до утра, И скончалась тихой смертью на заре Перед тем, как дал причастье ей кюре. Это было, это было в те года, От которых не осталось и следа, Это было, это было в той стране, О которой не загрезишь и во сне. Я придумал это, глядя на твои Косы — кольца огневеющей змеи, На твои зеленоватые глаза, Как персидская больная бирюза. Может быть, тот лес — душа твоя, Может быть, тот лес — любовь моя, Или, может быть, когда умрём — Мы в тот лес отправимся вдвоём…

— а Рат, слушавший даже внимательней затаивших дыхание девчонок, вдруг прочёл:

— Мы пробились вглубь неизвестных стран. Восемьдесят дней шёл мой караван. Цепи грозных гор, лес, а иногда — Странные вдали чьи-то города. Города вдали — и из них порой В лагерь долетал долгий, жуткий вой. Мы рубили лес, мы копали рвы, Вечерами к нам приходили львы, Но трусливых душ не было средь нас — Мы стреляли в них, целясь между глаз!..

Гумилёв, да? — Егор кивнул, а Ксанка сказала:

— Ой, Егорка, а я эти стихи в сериале слышала… ну, их пели, «Любэ» пела… Только не всё, самый конец… Такие хорошие…

— Сериал «Саломея», — словно бы нехотя добавил Егор. А Сашка повторил:

— Но трусливых душ не было средь нас — мы стреляли в них, целясь между глаз… Здорово.

Вдали — там, куда завтра лежал их путь — неожиданно послышался странный, механический и угрожающий звук — что-то среднее между воем и уханьем. За всё время в тайге они ни разу не слышали такого, и даже Рат забеспокоился. Все повскакали на ноги, а он процедил: