Книга Герман - Ларс Соби Кристенсен

Они послушно отвернулись. Герман снял конькобежную шапочку и нахлобучил парик. Он был гораздо мягче прежнего, с челкой, и голова в нем казалась легкой, невесомой и какой-то не своей, а присланной напрокат из-за границы и очень модной.

– Уже можно?

– Ага.

Они обернулись и затараторили, перебивая друг друга:

– Герман, замечательно! – мама.

– Краше некуда, по-моему! – папа.

Погладить себя по голове Герман не дал, хотя они тянулись.

– В прошлый раз вы говорили то же самое.

– Давай в зеркало посмотрим?

– Нет! Не посмотрим.

– Выглядишь как раньше!

Папа прикусил язык на полуслове, но права голоса на сегодня уже лишился.

– Отвернитесь!

Они послушно подчинились. Герман снял парик, сложил его в иностранную коробку и надел обратно конькобежную шапочку.

– Кто не спрятался, замри! А я спать пойду, наверно.

Они шли за ним по пятам. Смотрели, как он убирает коробку в нижний ящик стола.

– Ты не хочешь поесть?

– Я сегодня досыта всего насмотрелся.

– Коньки, пожалуй, лучше снять.

– Последний бежит без пары, – сказал Герман.

Он заснул на повороте, выпростав одну руку, а дедушка стоял у кромки дорожки, чтобы зафиксировать мировой рекорд.

20

Во «Фрогнере» – новый фильм о Зорро, он вернулся домой в Мексику, но Герман идет не в кино. Ему снова к врачу.

Они переступили порог приемной, и мама схватила его за руку. Тут было полно людей и лишь один свободный стул. Сегодня приема ждали чуть живые доходяги. Брюки у многих были расстегнуты, вдоль стены стояли ведра. Больные прикрывали рот рукой и мычали что-то сквозь пальцы, издавали странные звуки, дергались всем телом, жмурились, и лица делались похожи на сморщенные яблоки. Запах в приемной стоял хуже некуда, хотя окна нараспашку, а на улице минус восемнадцать. Но пахло как на набережной у «Фреда Ульсена», если к тамошней вони от нечистот добавить запах старых тапок со свиными ножками внутри.

– С Новым годом, – сказал Герман.

Это он, кажется, не то ляпнул. Со всех сторон трещала канонада, как будто карманы у всех набиты петардами вперемешку с горящими спичками. У них тоже глаза наедаются медленнее пуза, подумал Герман и натянул конькобежную шапочку на нос.

Приоткрыв дверь, доктор поманил Германа с мамой пальцем: заходите. Захлопнул дверь, бегом вернулся на свое место и закурил сигару.

– И вот так каждый год. Ребра в распор, кишки узлом, котлета попала не в то горло, от квашеной капусты пучит живот. А я, дурак, забыл противогаз. Тебе сигара не помешает, Герман?

– Ничуть.

– Ты-то не обжирался?

– Нам на маслице к хлебушку не хватает.

Мама встала и дважды обошла стул.

– Понятно. А подарки подарили?

Доктор был в таком прекрасном настроении, что Герман начал подозревать недоброе.

– Будете колоть меня?

– Нет-нет, никаких уколов, зуб даю.

– Конькобежную шапочку.

Тут только Герман заметил, что медсестра другая. И у доктора прошла простуда. А на окне стоит совсем другой цветок и глядит в потолок красным наростом.

– А вам много хорошего на Рождество досталось? – спросил Герман.

Доктор ответил двумя облаками сигарного дыма и минутным молчанием.

– Ну что ж, посмотрим, – сказал он наконец, положил сигару и подошел к Герману.

– Там уже не на что смотреть.

– Я все равно должен посмотреть. Сними шапочку, чтоб мне очки не надевать.

Герман оглянулся на новую сестру.

– Она тоже должна смотреть?

– Я отвернусь, – быстро сказала сестра, подошла к окну и стала поливать цветок.

– Она милая, – сказал Герман. – Как ее зовут?

Потом он снял шапку, а доктор притащил лупу и принялся изучать его череп, нажимая тут и там. Доктор молчал, но Герман сказал правду: смотреть там было не на что. Всего два кустика волос на затылке, да и те не очень густые.

Оглядев голову со всех сторон, доктор убрал лупу в карман и сел.

– Можешь надеть шапку.

Шапка водворилась на голове, сестра закончила поливать. Красный нарост успел превратиться в цветок.

– Какая у тебя любимая дистанция?

– Четыреста метров. Собираюсь выйти в чемпионат.

– Он записался в Конькобежный клуб, – объяснила мама и подошла ближе. – Ему же можно бегать на коньках?

– Да, конечно. Пусть занимается.

– А… а как в целом наши дела?

Доктор посмотрел одним глазом на маму, одним на Германа и одним на сестру.

– Я вам уже говорил: трудно что-либо утверждать наверняка. Процесс идет, как я предполагал. Но повлиять на это нельзя. Может, волосы вновь вырастут. А может, не вырастут.

Он наклонился к Герману через стол.

– Нигде не больно?

Герман прислушался к себе.

– Вроде нет.

– Отлично. А в остальном как ты себя чувствуешь?

– Здоров как лосось, поскриплю еще авось.

Ему тут же захотелось откусить себе язык, как папе иной раз. И все заболело – и живот, и глаза. Он вспомнил, что дедушка умер и похоронен.

– Может, не как лосось, а как носок.

Доктор перевел взгляд на маму.

– О парике вы не думали?

– Уже купили. Но он не хочет его носить.

Доктор встал, и Герман встал тоже.

– Почему ты не хочешь его носить? В чем дело?

Герман посмотрел в пол.

– Ни одного конькобежца в парике не знаем.

21

Герман сел на повороте дорожки, чтобы затянуть шнурки. Он надел три пары носков и вдобавок извел весь утренний выпуск газеты «Афтенпостен». В центре стадиона «Фрогнер» кружились девчонки в коротких юбках, их тени выписывали в искусственном свете зыбкие круги. Герман надел варежки, оттолкнулся и заскользил по льду. Лед держал его. И до старта оставалось еще десять минут. Он пробежал несколько шагов, не работая руками. Штаны натянулись на коленях, газета шуршала, зато он не косолапил.

Внезапно из репродукторов грянула музыка – орган Хаммонда и труба, а девочки-фигуристки на внутренней дорожке выстроились в восьмерку и картинно задрали ноги. Руби среди них не видать. Герман принялся тормозить посреди предстартовой прямой, но остановился только на следующем повороте. Возвращаясь вдоль кромки, он деланно захромал, будто у него серьезная травма колена, дошел до старта и встал вместе со всеми. Никого из бегунов он не знал, поэтому сам тоже никому не был знаком. Все они обводили соперников безразличным взглядом, настоящая шапочка была только у Германа.