Книга Грот в Ущелье Женщин - Геннадий Ананьев

– Зачем – была? – в свою очередь, удивился Шушунов. – Есть погост. Там стоит. Тупа есть. Люди есть. Бригада наша.

Какой уже раз грузно опускаюсь в лужу. Сколько раз давал себе слово быть осмотрительным с вопросами. Притормозить бы свою торопливую любознательность. Потерпеть бы. Да и вспомнить не Симонова, а Ольгу с Владимиром, которые стали строить в России погосты как административные единицы. А Игорь Игоревич пыжится ухмылочку упрятать, но никак не может одолеть себя.

У самого лба Шушунов остановил оленей и поднял вверх хорей, как указку.

– Гляди.

Я вскинул голову и поразился: на гладком граните четко видны были олени, лоси и бегущие за ними люди. Все так живо и так выразительно, что я сразу почувствовал талант творца этих наскальных рисунков.

Особняком от сцен охоты выбита было группа людей в малицах. Все в одинаковой позе, с поднятыми вверх и согнутыми слегка в локтях руками. Голова одного из них увенчана трехрогим убором, очень похожим на маску шаманов, какие я видел в кино и на рисунках в книгах. А ниже той группы, исполняющей, видимо, какой-то ритуальный танец, совершенно непонятные фигуры и знаки.

– Что это, Игорь Игоревич?

– Ученые много раз здесь бывали. Рисовали на бумагу, снимали даже. Ответа нет. Одно сказывали: большой-большой мастер жил в становище.

– В какие века, не говорили?

– Нет. А у нас даже сказа о мастере не помнят. Тысячу лет, может, прошло. Или больше прошло. Никто не помнит. Иноземцы сожгли становище, вот и пропало все.

Шушунов вздохнул, явно жалея тех, кто погиб, защищая становище, и унес с собой память о великом мастере, рассказы о котором наверняка передавались прежде от поколения к поколению и дожили бы до сегодняшнего дня, не ворвись сюда с огнем и мечом варвары-захватчики.

– Война – плохая штука! – философски заключил Шушунов.

Сердито, словно красавец коренник виновен во всем, ткнул Игорь Игоревич ему в спину хореем, прикрикнул строго, и нарты понеслись по реке с ошеломляющей стремительностью.

Вскоре мы поднялись на берег, здесь не очень крутой, и сразу же я увидел две низкорослые избушки, втиснувшиеся в угол между двумя высокими обрывистыми сопками.

– Вот погост. Гляди, – ткнул хореем в направлении избушек Игорь Игоревич и тут же с тревогой заметил: – Неладно у них что-то…

И в самом деле, на небольшой ровной площадке суетились возле оленьих упряжек каюры. Никто из них даже не повернул головы в нашу сторону, хотя нас разделяло не более ста метров, и Шушунов не прекращал покрикивать на своих оленей; когда же до избушек осталось метров тридцать, оленеводы попрыгали на нарты, зычно крикнули, пройдясь хореями по спинам коренников, и понеслись упряжки, унося с собой в тундровую бесконечность гортанные вскрики. На площадке осталась лишь одна упряжка оленей с загнанно-раскрытыми ртами, из которых часто и резко высвистывал пар. Каюр отстегивал оленей от нарт, а усталые донельзя животные тут же валились на утоптанный до черноты снег, продолжая все так же жадно и часто дышать.

Оленевод встретил нас не очень любезно.

– Пожаловал зачем, Игорь Игоревич? – спросил он, укладывая на нарты упряжь. – Олешек смотреть? Тогда старший лейтенант зачем?

Вот тебе на… Я-то его вроде бы первый раз вижу. В становище не встречались. В клубе, когда выступал я с лекциями и докладами, не примечал. А он, выходит, знает меня. Я же не в форме.

– Ты, Ивашка, не сердись. Дело важное. Впустую кто поедет? – ответил Игорь Игоревич, а затем спросил: – Волки олешку зажрали?

– Дикари!

Шушунов понимающе присвистнул, я же не взял в толк, отчего все ускакали, хотя видели нас – гостей. Но не спрашивать же, тем более что оставшийся у туп пастух уже протягивал мне руку для приветствия. Поздоровавшись, пригласил:

– Заходи, Евгений Алексеевич. Трубку у камелька выкурим.

Но в голосе, что вызвало у меня недоумение, не чувствовалось приветливости.

– Спасибо, – ответил я, мысленно обзывая себя олухом царя небесного. Рассчитывал, приеду, познакомлюсь с людьми, а что теперь делать? Не спрашивать же фамилию и отчество у человека, который тебя знает и которого ты должен был знать. Хотя бы по рассказу Игоря Игоревича. Не Ивашкой же называть?

А Шушунов, явно понявший мое смущение, с лукавинкой в глазах пришел мне на выручку:

– Ивашкой я его зову. Он друг мой. Иван Иванович он. Голянин. Самый лучший бригадир.

Все просто. Иван Иванович. И сына, если есть, тоже наверняка Иваном зовут. В какой семье каким именем окрестил главу поп, присланный архангельским губернатором, то имя и передается от отца у сыну.

– Когда успел трещоткой стать? – недовольно спросил Иван Иванович Шушунова и добавил как-то недовольно: – В тупу пошли.

Честно признаться, я представлял себе, что в домике стены закопченные, пропахшие терпким запахом дыма, как в бане, какие по-черному топятся, и даже заранее готовил себя к этому. Еще я собирался спать на полу на оленьих шкурах, считая, что именно так спят пастухи; но, шагнув через порог, с приятным удивлением почувствовал, что ни запаха дыма, ни застоялого запаха, который обычно бывает в комнатах, где живут одни мужчины, нет и в помине – воздух в тупе был чист и прохладен, а запах дыма едва-едва улавливался. Оглядев избушку, я понял, отчего так свежо в ней – на предпоследних венцах каждой стены прорублены небольшие квадратные отверстия, которые, по всему видно, никогда ничем не затыкались. В малюсеньком же оконце, словно шутки ради, были вставлены двойные рамы.

Возле стен стояли раскладушки, застеленные оленьими шкурами, шкуры покрывали весь пол, и только у камелька серел полуметровый круг чистого пола. В камельке еще алели угли, рядом, на крестовине из толстой проволоки, стояли закопченная кастрюля и такой же закопченный и помятый чайник.

Еще, что бросилось в глаза: под каждым отверстием в стенах были прибиты ветвистые рога, чуть поменьше тех, которые я видел на коньке тупы.

– Охотничьи трофеи? – спросил я, кивнув на рога.

– Верно. Дикарей рога, – ответил Иван Иванович. – Дикого и пастух боится хуже волка и черт тоже.

– Черт?

– Конечно. По крыше бегает туда-сюда, напорется башкой или пузом на рога, убежит тогда. И в тупу не залезет. Хорошие сторожа висят.

– Шутку он говорит, – вмешался Игорь Игоревич. – Когда темный народ был – верили. Теперь так, по привычке. У ваших – иконы, у наших – рога. Висят, и ладно. Никто не снимет.

– А отчего дикого оленя пастухи боятся? – осмелился я задать вопрос, хотя понимал, что это – прямая демонстрация низкого уровня свой эрудиции.

Иван Иванович ответил удивленным вопросом:

– Как почему? Дикарь же. Дикарь! Волк одну важенку задерет, хворую, хромоногую, жалко пусть, пусть себя ругаешь, только большой беды нет. А дикарь всех важенок уведет. Важенка, она, как женщина, ей сильный мужик нужен.