Книга Белый квадрат. Лепесток сакуры - Олег Рой

А теперь мы станем так же смотреть на вас, да и не только на вас. Теперь белый человек больше не вызывает у сыновей Нихона того благоговения, как когда-то. Мы разбили ваш флот на кораблях, построенных в Англии и на английские деньги; мы взяли Порт-Артур немецкими и английскими осадными гаубицами, но, попомните мое слово – никто там, – Фудзиюки махнул сухонькой рукой в направлении темного востока, – и не вспомнит об этом.

Они вошли в помещение, где обитал Спиридонов, и Фудзиюки без приглашения тут же сел на циновку.

– Мы построили алтарь злобному и ненасытному божеству алчности и станем приносить ему жертвы. Уже приносим, собственно говоря. Вы знаете, что внешний долг Японии перед Англией втрое больше нашего годового бюджета? Страна сидит в долговой яме, но торжествует, празднуя победу. Вы говорите, контрибуции? Они пойдут в карман англичан как уплата долга и процентов по нему. А аннексии – это еще одна бездонная бочка, которая потребует новых вложений, а значит, и новых кредитов.

Фудзиюки разлил саке по чашкам и посмотрел в глаза Спиридонову:

– И чем нас обяжут платить эти кредиты, не новой ли войной? Не тысячами жизней? У нас говорят: должник себе не хозяин, чужие песни поет, чужие танцы танцует. Вас победили оружием, вас победили в войне. Это тяжело, но нас победили золотом, нас посадили на золотую цепь, и Нихон уже никогда не будет прежним…

Они выпили, а потом Фудзиюки сказал:

– Вот что, друг мой, вам сейчас кровь из носу необходимы женские ласки. Отправляйтесь-ка в Талиенвань…

– Да не поздно ли? – спросил Виктор, хотя предложение Фудзиюки выслушал с воодушевлением.

– Для любви не существует слова «поздно», – ответил ему Фудзиюки. – Вернее, оно появляется только тогда, когда любовь уже не вернуть. Идите, и торопитесь. Не упускайте легко то, что так трудно удержать…

* * *

В Талиенвань Спиридонов пришел рано поутру. Город тем не менее уже проснулся: спешили куда-то по своим делам китайцы, волоча на худых плечах огромные тюки с поклажей, по улицам, позевывая, ходили еще не сменившиеся японские патрули. На одетого в японское платье Спиридонова они обращали внимания столько же, сколько и на снующих с тюками трудолюбивых китайцев.

Балконы борделя были пустынны. Спиридонов прошел через знакомый зал и поднялся наверх. «Если Акэбоно спит, посижу подожду, пока она проснется», – решил он. Но Акэбоно не спала – она сидела на широком подоконнике и расчесывала волосы черепаховым гребнем. С распущенными волосами Спиридонов видел ее впервые – перед встречей с ним она всегда тщательно укладывала прическу, и, сколь жаркими ни были бы их утехи, ее прическа оставалась в порядке вплоть до его ухода.

Визиту Спиридонова она, естественно, обрадовалась.

– Мой тигр, ты вновь пришел к своей бедной Акэбоно! – воскликнула она, вскакивая с подоконника, но, заметив выражение лица Виктора, отступила на шаг. – Что с тобой? У тебя такое лицо, словно кто-то умер.

Спиридонов не ответил, но Акэбоно и сама догадалась:

– Это из-за войны, да? – Акэбоно сжала маленькие кулачки. – Будь она проклята! Ненавижу войну, ненавижу проклятого Муцухиту!

В устах японки такое звучало кощунственно; наверно, если бы кто-то решился сплясать камаринского в храме Казанской Богородицы в Москве, это выглядело бы примерно так же, как то, что сказала Акэбоно. Даже имя божественного Тэнно было священным, даже поминать его всуе было под строжайшим запретом…

Мелкими шажками Акэбоно приблизилась к Спиридонову и прильнула к нему всем телом. Положив головку ему на грудь и пряча глаза, она сказала:

– Мой господин, позволь мне разделить с тобой эту боль. Я желаю, чтобы сегодня ты был со мной груб, как хунхуз. Свяжи меня, исполосуй мою кожу ремнем так, чтобы на ней пролегли кровавые следы. Возьми меня и отомсти моему народу, мой тигр. Я вся в твоей власти, если ты велишь – я умру, но позволь мне умереть у тебя на руках…

– Что ты такое говоришь! – возмутился Виктор. – Акэбоно, я тебя лю…

– Остановись, ради богов Нихона, ради своего великого Бога… – Акэбоно зажала ему рот маленькой ладошкой. – Не говори мне таких слов, чтобы боль, уже живущая во мне, не стала еще сильнее. Лучше сделай со мной то, о чем я тебя прошу, ведь нет для меня ничего приятнее, чем успокоить тебя, чем видеть твое лицо со счастливой улыбкой на нем…

– Нет, – ответил ей Виктор твердо. – Я не хочу, чтобы больно было тебе…

Он обнял Акэбоно и крепко прижал к груди.

– Лучше давай любить друг друга, – тихо сказал он. – Чужою болью свою не вылечишь. Когда в душе рана, только любовь и может помочь…

Глава 8. Дороги разлук

Стараясь отвлечься от назойливых воспоминаний, Спиридонов углубился в работу и в какой-то мере отвлекся. Когда время приблизилось к полудню, он набросал с десяток страниц черновика, иллюстрируя текст рисунками на глазок. Рисовать Спиридонов почти не умел, но все же из его стиля «палка-палка-огуречик» можно было понять последовательность и траекторию движений, а большего и не нужно было для его цели.

«Эдак я и без фотографа обойдусь», – подумал Виктор Афанасьевич и улыбнулся.

Начав писать, Спиридонов не останавливался, не прерывался и не перечитывал написанное. Этим он занимался тогда, когда поток мысли, словно река, натолкнувшаяся на порог, останавливался и прекращал свое непрерывное течение. Но сейчас остановиться было равнозначно тому, чтобы вновь оказаться в тех днях, которые он давным-давно заставил себя забыть, и потому Виктор Афанасьевич писал несколько часов кряду, прерываясь лишь на то, чтобы подкурить очередную папиросу и отхлебнуть из стакана остывшего чаю.

И все-таки воспоминания, словно тонкая струйка иприта в щели наспех построенного блиндажа, просачивались в его память. Мы можем не хотеть вспоминать о чем-то, но заставить себя забыть – не в нашей власти. Забвение – это дар свыше, иногда куда более ценный, чем жизненный успех, например.

…Когда Виктор шел на эту встречу с Акэбоно, он еще не знал, что она будет последней. Но поведение возлюбленной ему сразу показалось странным. Нет, она вела себя почти как всегда, лишь казалась немного более напряженной, какой-то более торжественной, что ли…

Спиридонов знал, что незадолго до этого в Талиенвань приезжал высокопоставленный чиновник из Токио, и боялся, что по этому поводу у Акэбоно будут проблемы, но та заверила его, что ничего страшного не случилось. В остальном все было как всегда, и лишь перед уходом Акэбоно достала из поставца коробочку для бенто. На крышке коробочки были нарисованы двое дзюудоку[35] в поединке, причем дзюудоку слишком явно напоминали Спиридонова и Фудзиюки, чтобы это было простым совпадением.

– Я сама это сделала, – подтвердила его мысль Акэбоно. – Точнее, не коробочку сделала, а раскрасила крышку.