Книга Теза с нашего двора - Александр Каневский

— Вполне правомочное желание. Но только не забывайте, что волк это своего рода профессия, это образ жизни, переход от травоядного существования к хищному промыслу — этому нелегко научиться.

— Жора, перестань лязгать своими вставными челюстями, — одёрнул Лёва. — Какой из тебя одинокий волк?.. Ты пока ещё одинокая овца из распавшегося стада.

— Дети, всё! Хватит о политике! — Подвела итог Ривка. — У меня есть вопрос к Манечке: почему вы переехали? У вас же была очень неплохая квартира?

— Во-первых, мы хотели поменять район, ближе к вам и к Алику с Алисочкой, во-вторых, там третий этаж без лифта — мне трудно подниматься. И ещё: в том подъезде такие ободранные стены, как если бы у вас, не дай Бог, шесть раз на лице была оспа.

У Мани с семейством Фишманых сразу же сложились очень тёплые отношения. Ривка приняла её, как родную, они часто общались, и Маня не уставала рассказывать ей о Тэзе, о её детстве, замужестве, привычках. Прослезившись дуэтом, они звонили ей в Одессу, чтобы послушать родной голос и расспросить о здоровье. Звать её в Израиль обе мамы давно прекратили, понимая, что это безрезультатно.

А сама Маня в Израиле чувствовала себя очень комфортно («Тут тоже все говорят по-русски, как на Брайтоне, только слишком много интеллигентов»), но её ноги («Чтоб они сгорели!») не хотели ей служить, она теперь больше сидела дома и слушала русское радио. Перед тем, как приехать к Алику и Алисе, всегда выясняла по телефону, не испортился ли лифт… Ходить с палочкой категорически отказывалась:

— Не хочу, чтобы все видели, что я превращаюсь в недвижимость.

Согласилась только тогда, когда Жора подарил ей зонтик-трость.

— О! Это другое дело. Теперь пусть думают, что Маня чокнулась и всё время ждёт дождя.

— В той квартире, наверное, были и тараканы? — продолжала расспросы Ривка.

— Как раз от них я отделалась быстро.

— Как?

— Я кормила их жирным бульоном, у них испортилась печень, и они удрали, наверное, в Ессентуки.

— Боря, а в русских газетах уже платят гонорары? — поинтересовался Алик.

— В общем, да. Правда, работаешь, как лошадь, а получаешь, как пони. Но и это уже прогресс!

— А в ивритские газеты ты не пробовал писать?

— Я ещё не настолько владею языком.

— А как ваши успехи в изучении иврита? — поинтересовался Алик у Иосифа.

— Потрясающие! — ответил тот. — Я уже твёрдо знаю, что суббота — это Шабат, а Володя — это Зеев. И даже перевёл на иврит название известной картины, где Ленин несёт бревно на субботнике. В моём переводе картина называется: «Зеев Ильич Ленин на шабатнике».

Но Иосиф лукавил: он уже свободно выписывал рецепты, давал направления в больницу, даже собирался открыть приём на дому, но мама Ривка пока ему ещё этого не разрешала.

Маня учить иврит и не собиралась. Прослушав по радио очередной урок, заключала:

— Чем больше я не знаю иврит, тем больше я люблю русский.

— Давид, научите меня французской завивке, — попросила Алиса.

— Ой, сейчас неохота — давайте завтра.

— Давид! Раз девочка просит — научи её! — скомандовала Ривка.

— Хорошо, мама. С удовольствием. А на ком мы потренируемся?

— Прошу! — И Лёва галантно подставил свою лысину.

B связи с Маниными проблемами Лёва искал такой бизнес, которым можно заниматься дома. И придумал: поставил на балконе несколько ульев и стал разводить пчёл. Надев на лицо сетку, он часами возился там, подливал сладкий сироп, вынимал соты, сажал в ящиках специальные цветы для снятия пыльцы… Всё пошло хорошо, но пришло плохо: он планировал всех жильцов в доме обеспечить мёдом, но пока он обеспечил их пчёлами — жужжащие трудяги влетали во все раскрытые окна, кружили по комнатам, распугивая их обитателей. Жильцы жаловались, что не могут обедать — пчёлы вырывают пищу буквально из-под рук и уже многих покусали. Лёва советовал им обедать в сетках, но жильцы не вняли его призыву и подали коллективную жалобу в суд.

— Они таки да правы, — заявила Маня. — невозможно жить в вечном ожидании укуса. Учти, если твои пчёлы ещё раз влетят в нашу комнату, я улечу вместе с ними!

Когда Лёву вызвали на судебное разбирательство, он прихватил с собой маленький улей, чтобы доказать, что пчёлы не опасны. Пока улей был закрыт, судья готов был с ним согласиться, но когда Лёва приоткрыл улей — суд перенесли на неделю: именно столько времени понадобилось, чтобы судья отмочил компрессами своё опухшее от укусов лицо. В итоге, Лёве вкатали огромный штраф, плюс он оплатил судебные расходы и вернул деньги за лекарства покусанным жильцам. И в приговоре значилось: в трёхдневный срок ликвидировать пасеку на балконе. Ульи с пчёлами взгромоздили на багажник Стёпиной машины и отвезли в ближайший киббуц, который согласился их принять. Прощаясь со своими питомцами, Лёва прослезился, гладил ульи, говорил пчёлам ласковые слова и, если б его не оттащили, перецеловал бы каждую.

Бытует мнение, что дети легче абсорбируются в среде своих однолеток и безболезненно переносят любые перемены, в том числе и эмиграцию. Но жизнь часто опровергает это: именно детская среда бывает более нетерпимой и жестокой, чем взрослая. И Дани (так стали называть Данилу в Израиле) это сразу почувствовал: одноклассники встретили его настороженно и даже враждебно. В ответ он напрягся и отдалился от всех. С ярко выраженной славянской внешностью, он держал себя настороженно и независимо, подчёркнуто не приобщаясь к еврейству. Высокий, светловолосый, очень похожий на Алису, он выделялся в классе, вызывая повышенный интерес девочек, что ещё более усиливало антипатию мальчишек. Почти каждый день он дрался, его выставляли из класса, вызывали родителей. Он стал пропускать занятия, отказывался ездить со всеми на экскурсии, не участвовал в школьных вечеринках. Обрезание делать категорически отказался, поэтому даже в туалет не ходил вместе со всеми, чтобы избежать лишнего конфликта. В ответ на упрёки Алисы, отвечал с вызовом:

— Не надо было меня сюда привозить! Моя родина не здесь, а там!

По вечерам он подрабатывал уборщиком на пляже, заработал деньги на гитару, попросил Алика научить его играть и первой разучил услышанную где-то песню:

Я — негр, негр, негр,

А раньше был я бел,

Но на работе чёрной

Я начисто сгорел…

…Спасибо, здесь хоть нету

Языковых преград —

В Израиле все негры

По-русски говорят!..

По вечерам, в скверике на скамейке, он пел свои «песни протеста» подросткам, которые, как и он, чувствовали себя отверженными. Язык страны ему дался легко, поэтому он даже перевёл несколько песен на иврит. В этот импровизированный клуб приходили и девушки-израильтянки, привлечённые и песнями и исполнителем. Ни одного вечера не пропускала его одноклассница Янка, с которой у него постепенно завязались дружеские отношения. Она пыталась примирить его с действительностью: