Книга Во имя любви к воину - Доминик де Сэн Перн

Его эффектное появление всегда вызывало трепет у моих соседей. Они уважали его. Это уважение еще возросло однажды, когда я решила избавиться от стоящего в моей комнате непривлекательного шкафа. Три преподавателя, стоя на коленях, пытались в течение добрых двадцати минут вынести его из комнаты, в которую его, судя по всему, когда-то каким-то образом внесли. Они потели, нервничали, пытались и так и сяк, но шкаф никак не протискивался в дверь. Пришел Шахзада, в одно мгновение оценил обстановку — размер мебели, ширину дверного проема, — потом дал указания. И шкаф «выбрался» из комнаты самым чудесным образом. Я улыбалась украдкой.

Кабул с каждым годом менялся. Конечно, столбы пыли продолжали нас удушать, шум оставался нормой, так же как и такси без счетчиков. Лучше самому вычислить необходимую сумму, сунуть банкноты водителю и быстро испариться. В ином случае предстояло услышать бесконечные сетования и получить троекратное увеличение тарифа.

Однако каждый день приносил маленькое существенное нововведение. Обращали на себя внимание вывески на некоторых дверях. Они изображали Мистера Мускула, который с удовольствием демонстрировал свои бицепсы. Этот символ освобождения тела, достаточно удивительный в обществе, где царила крайняя осторожность, привлекал внимание к тренажерным залам.

На улице, под чадрой, отвоевывала свои права женственность — кружево на брюках выглядывало из-под складок ткани, ножки, украшенные татуировкой из хны, обуты в модные сандалии. Афганское кокетство незаметно проскальзывало и раньше. Под непрозрачной тканью — тщательный макияж, припудренная кожа, напомаженные губы открывались взору, когда у подруги или в частном саду чадры откидывались легким движением руки и отбрасывались прочь.

В квартале Шахр-е-нау некоторые витрины пестрели роскошными платьями из кружев и газа, с воланами, украшенными искрящимися разноцветными стразами. Похоже, они хорошо продавались. Может быть, они даже проходили мимо меня по улице, невидимые под чадрой.

Как-то утром при сильном ветре, на улице, запруженной ручными повозками и велосипедами, я видела, как чадры развевались, поднимались, открывая облегающие одежды и ноги, затянутые в чулки и обутые в туфли-лодочки.

В какой-то момент благодаря картам AWCC в Афганистан проникли мобильные телефоны. Их можно было раздобыть на обочинах дорог у мальчишек, которые носили их связкой вокруг шеи или на руке. Я звонила Шахзаде по шесть, восемь, десять раз в день. Он делал то же самое. Эсперанто, позволявшее нам общаться, быстро эволюционировало в сторону настоящей лексики. Английские и французские слова, слова на дари и пушту, без синтаксиса — к чему все усложнять! — произносимые с нежной, вопросительной, раздраженной интонацией, позволяли говорить на понятном только нам одним языке.

Я засыпала Шахзаду звонками как ненормальная. Иногда я сомневалась в прочности его нервной системы, которой приходилось выдерживать такой напор. Поэтому я извинялась.

— Брижитт, не извиняйся. Ты никогда меня не беспокоишь. Мне нравится слышать твой голос.

Иногда я звонила ему во время совещаний. В этих случаях он снимал трубку, слушал меня, потом, не произнося ни слова, клал трубку на стол, позволяя обрывкам разговоров в Джелалабаде долетать до меня в Кабуле. Это означало: «Мы далеко друг от друга, но ты всегда со мной».

У меня была машина с собственным шофером, это было предписано нормами безопасности посольства. Эсматулла знал каждый уголок Кабула и с честью выходил из постоянно возникавших сложных ситуаций. Он настаивал, чтобы я представляла его своим ассистентом. Если бы его друзья узнали, что он работает шофером, имея диплом инженера, его престиж в их глазах резко бы упал. Однако он зарабатывал здесь в пять раз больше инженера на государственном предприятии: те получали тогда 100 долларов.

То, что мне не нужно было больше ловить такси на перекрестке, было настоящим облегчением. К тому же не приходилось встречаться с бесстыдными взорами мужчин. Особенно молодых, которые раздевали женщин взглядом, давая понять, что ни во что их не ставят. Они выросли в мире бесконечных табу, где все было грехом, провокацией, обманом. Двух лет свободы было недостаточно, чтобы избавиться от всего этого.

Другим преимуществом передвижения на личном автомобиле было то, что я уже не могла оказаться случайной мишенью при захвате заложников или террористическом акте. Последних не стало меньше: Герат, Кундуз, Кабул, Газни, Кандагар, Джелалабад были площадкой для атак или бомбовых ударов, направленных против талибов. Жертвами же становилось гражданское население. Учитывая это, некоторые предпочитали передвигаться на велосипеде или ходить на работу пешком. Но таких было меньшинство.

Обычно, выходя из здания, мы сразу же садились в машину к знакомому водителю, быстро опускали занавески и поднимали стекла, чтобы солнце и жаркий воздух не проникали вовнутрь. Несмотря на все эти предосторожности, ездить здесь было по-прежнему страшно. Мы просиживали в бесконечных пробках иногда по нескольку часов кряду. Президентский кортеж, направляющийся на инаугурацию, или проезд международных миротворческих сил могли полностью парализовать движение в столице. Невозможно было, оказавшись в стиснутом машинами пространстве, не думать о худшем: а если какая-нибудь из машин взорвется? Вдруг бомба взорвется посреди этой сутолоки? Когда женщина в чадре переходила дорогу перед нашей машиной, у меня замирало сердце. Кто прячется под этой одеждой? Мужчина? Женщина? Смертник?

В любом нормальном городе можно пообедать в ресторане, потанцевать в клубе, развлечься… Ничего подобного в Кабуле не было. Поэтому появление первых ресторанов стало настоящим событием для нашей маленькой колонии экспатов. Были итальянский, китайский, иранский рестораны. Предметом гордости стало открытие двумя бывшими сотрудниками «Айны» французского ресторана «Атмосфера». В нашей повседневности появилось немного светской жизни. Французский повар обучил афганских коллег тонкостям приготовления филе и шоколадных десертов. Зал и столики в саду никогда не пустовали. Летними вечерами мы ужинали здесь при свете установленной в центре сада жаровни. Как будто мы были в мексиканском кафе, в римском ресторанчике, неважно где, но далеко отсюда, за тысячи километров от Кабула с его хаосом.

С Шахзадой мы созванивались каждый вечер в девять часов. Это вошло в привычку, которой мы не изменяли, несмотря ни на какие обстоятельства. Случалось, что он звонил, когда я ужинала в ресторане с приятелями, которые устремлялись сюда, как и я, чтобы хоть на пару часов забыть окружающую нас реальность. На другом конце провода он слышал обрывки разговоров в зале, смех, мужские голоса, звон приборов. По его сухим фразам и немногословию я чувствовала, что он начинает ревновать. Тогда я уединялась в тихом уголке, но вернуть его расположение было уже невозможно. Закончилось тем, что я пошла на маленький обман: говорила ему, что ужинаю одна в своем саду. Не хотелось портить друг другу жизнь из-за пустяков. Тем более что некоторые члены семьи начали вредить нам.

Однажды небо обрушилось мне на голову.

— Ты была в Пешаваре? — спросил он меня по телефону.