Книга Удивительная жизнь Эрнесто Че - Жан-Мишель Генассия

Не знаю, сколько времени простоял я в той комнате, завороженно глядя на женщину.

Потом голос смолк, только ладонь слегка похлопывала по тамбурину, и это напоминало стук сердца. Я попятился и вернулся к себе.

Из дома напротив не доносится ни звука.

Может, мне все померещилось? Что это было – сон или кошмар?

9 февраля 1944 года. Я больше никогда не слышал ее голос. Караулил часами днем и ночью. Она так и не запела.

27 февраля 1944 года. Загадка Кармоны. Я ни разу с ним не говорил. Он вездесущ, но в мою сторону не смотрит. Мы и одним словом не перекинулись, и все-таки этот белый человек, живущий как араб, мне ближе всех остальных людей на свете. Сам не знаю почему.

30 марта 1944 года. Произошел эффект флокуляции[86], даже сюрфлокуляции, что может означать положительную реакцию на сыворотку. Возможно, я допустил техническую ошибку, или подвело оборудование, или реактив был негодный. Легко впасть в заблуждение, а ведь реакция нулевая, и на свете много неизвестных видов маляриков. Следует уделить основное внимание поиску причин коагулирования сывороток в дистиллированной или слабосоленой воде.

25 апреля 1944 года. Сержан приехал довольно рано, вместе с молодым врачом. Его фамилия Руссо. Он крепко пожал мне руку, но имени не назвал. Мой «сменщик» родом из Бордо, он свято верит в свою цивилизаторскую миссию. Кажется, лаборатория и дом показались ему более чем скромными, но он счел нужным подчеркнуть, что знаком с проведенными исследованиями и будет горд и счастлив продолжить мою работу. Руссо сообщил, что «завербовался» на год и наметил для себя перспективный план. Вид у него при этом был такой самоуверенный, что мне вдруг захотелось спросить: «Вы умеете принимать роды? А перерубленный лопатой палец сумеете зашить?» – и увидеть на его лице растерянность. Я этого не сделал – побоялся, что он запаникует и не захочет остаться. Руссо был обут в отличные лакированные туфли. Я подумал, что сапоги он забыл дома, но и по этому поводу тоже ничего не сказал. Он спросил: «Что собой представляют местные жители?» Вопрос застал меня врасплох, и я сказал: «Люди как люди». Ответ его изумил. Полагаю, мой внешний вид – спускающаяся на грудь борода и длинные взлохмаченные волосы – вызывает скорее жалость, чем зависть. Я всего на три года старше Руссо, но рядом с ним чувствую себя Мафусаилом. Я три года безвылазно просидел на болотах и добрался до самых глубин своего существа.

* * *

Сержан вел машину молча, Йозеф равнодушно смотрел в окно, убеждая себя, что переживает важный момент – что-то вроде освобождения после долгого тюремного заключения – и должен испытывать бурную радость, но почему-то ничего не чувствует. Выехали они поздно, день клонился к вечеру. В машине было накурено, и Йозеф опустил стекло, чтобы проветрить салон.

– Вы, наверное, устали? Хотите, остановимся в Орлеанвиле?

– Предпочитаю ночевать в Алжире.

– Думаете, Руссо справится?

– Если есть сапоги и курево, жить можно.

Сержан улыбнулся. За три с половиной года, проведенные в этом захолустнейшем из всех захолустий, Йозеф не раз спрашивал себя, что двигало Сержаном – чистое благородство и желание спасти ему жизнь или он никак не мог найти человека для работы на станции и просто не упустил шанс? Скорее всего, и то и другое…

– Кто та женщина, что время от времени поет в одном из домов?

– Кармона ничего вам не рассказал?

– Я редко слышал звук его голоса.

Сержан остановил машину на обочине национального шоссе № 4, закурил и поведал Йозефу историю Кармоны. Часть истории. Ту, что была ему известна. А может, ту, которую счел возможным открыть постороннему человеку.

– Все, что вы услышите, должно оставаться тайной. Вы имеете право знать, но никогда – слышите, никогда! – никому не передавайте ни единого слова из того, что сейчас услышите. Я знаю, что могу доверять вам… Все началось в тысяча девятьсот тридцать шестом, газеты тогда много об этом писали. Кармона был младшим лейтенантом, служил в Иностранном легионе, в инженерно-саперной роте. Строил дороги, пробивал туннели, прокладывал железнодорожные линии. На парадах эти саперы маршируют с топориком на боку. Вы должны были заметить, что Кармона – славный малый. Как-то раз он с товарищами отправился в увольнение в Оран, и они зашли поужинать в «Кабаре Мавра». Там танцевали восточные танцы и неплохо кормили. В кабаре была певица Айна, весьма популярная. Она пела андалузские песни, мелодичные и завораживающие. Кармона попал под очарование этой сладкоголосой сирены и безумно влюбился с первого взгляда. Он велел окружающим заткнуться и не мешать ему наслаждаться искусством, затеялся спор, началась потасовка, он многих уложил и ранил старшего по званию. Его задержали и посадили на гауптвахту, но через неделю выпустили – за былые заслуги. В легионе драку не считают чем-то предосудительным. И что же сделал этот болван, по-другому его не назовешь. Он помчался в кабаре, чтобы признаться красавице в своих чувствах! А она, вместо того чтобы прогнать Кармону, объяснить, что между ними ничего не может быть, рассмеяться ему в лицо, велеть вышибалам выкинуть его из кабаре, ответила на его чувство. Необъяснимо. Загадочно. Они немедленно ушли вместе. Айна последовала за Кармоной по доброй воле, по собственному желанию. Она была вольна делать что угодно, Кармона же стал дезертиром, а в легионе с правилами не шутят. В этой стране к смешанным парам относятся очень плохо, их ненавидят обе стороны. Белый и арабка – это кощунство, предательство! Тем более если речь идет о военном и популярной певичке. Есть границы, которые никому не позволено переходить, подобная история не только позор, но и очень дурной пример. Если бы Кармона ее изнасиловал, его бы пожурили и сказали: «С кем не бывает…» Такова жизнь. Но эти двое нарушили неписаное правило. В здешних краях только убийство отца или матери считается худшим преступлением. И это еще как посмотреть… Кармона и Айна у всех вызывают отвращение, они вынуждены скрываться. Дезертирство – воинское преступление, так что армейские не оставят его в покое. Айна обесчестила семью, ее братья и дядья мечтают перерезать Кармоне горло. Для них не существует срока давности. В Алжире никогда не прощают. Они скрываются, и так будет всегда. Ваша голгофа продлилась три с половиной года, они обречены на вечные муки. Надеюсь, когда закончится война, они смогут покинуть Алжир, найдут какой-нибудь тихий уголок, о них все забудут, и они наконец обретут покой. Если кто-нибудь спросит, где вы провели три последних года, не отвечайте. Впрочем, говорите что хотите, но этих двоих не упоминайте.

Они приехали в Алжир ночью в три часа. Город казался вымершим. Сержан высадил Йозефа у сквера Нельсона – институт сохранил для него прежнюю квартиру.

– Отдыхайте, Йозеф, вы заслужили отпуск.

* * *

Три дня Йозеф отсыпался и бездельничал, заново обживаясь на прежнем месте, и наслаждался музыкой любимого Карлоса Гарделя. Там, на болотах, он часто слышал этот волшебный голос у себя в голове, но был потрясен богатством интонаций, головокружительными аккордами и протяжными речитативами. Йозеф упивался вернувшимся ощущением счастья, ему казалось, что танго «Возвращение» написано специально для него: