Книга Три заповеди Люцифера - Александр Овчаренко

— Лизавета Кошкина, — заглядывая в свои записи, монотонно произнёс Модест Генрихович Брют, наш педагог и старейший профессор академии. — Девица семнадцати лет. Третьего дня угорела в бане. Смерть наступила в результате удушья, вызванного отёком лёгких. Обратите внимание на характерную для удушья синюшность лица, особенно губ.

В этот момент позади меня послышался какой-то шорох и звук падающего тела. Я обернулся и увидел, что Ванечка Моисеев — голубоглазый, похожий на херувимчика сын ярославского помещика, лишился чувств, и, закатив свои красивые глаза, рухнул на мраморный пол.

— Кажется, господа, мы лишились одного слушателя. — привычно прокомментировал обморок Модест Генрихович. — Студент, который при виде бездыханной телесной оболочки сам становиться бездыханным, не может продолжать обучение в нашем заведении. Кузьма, голубчик! — поманил Брют пальцем санитара. — Выведи господина студента на воздух и дай ему нюхательной соли, чтобы в себя пришёл.

Дюжий санитар сноровисто подхватил Ванечкино тело под мышки и потащил к выходу.

— Продолжим! — повысил голос профессор. — Необходимо произвести вскрытие тела, чтобы подтвердить или опровергнуть выдвинутое ранее предположение о причине смерти.

При этом профессор в подтверждении своих слов привычно пошлёпал ладонью по груди покойницы. — Есть желающие мне ассистировать? Нет? Хорошо господа, сегодня я сам всё сделаю, но на следующее занятие, если не отыщется доброволец, я в принудительном порядке назначу себе ассистента. А теперь, господа студиозы, смотрите и запоминайте….

Я не буду описывать всю процедуру вскрытия, которая по прошествии стольких лет меня не ужасает и не впечатляет, но в тот день я понял, что студенты, выдержавшие первое испытание, заплатили за победу над собой высокую цену. Я назвал это процессом нравственной дефлорации.

Даже сейчас, являясь Сборщиком Душ, и, по сути, наперсником Смерти, я продолжаю утверждать, что всё происходившее в анатомическом театре — противоестественно. Не может простой смертный без содрогания слышать хруст костей разрезаемой грудной клетки, не может любоваться обнажённым человеческим сердцем, извлечённым из распластанной грудины, и при этом спокойно вдыхать миазмы разлагающейся плоти. Именно там, в анатомическом театре, стоя над препарированным трупом, я пришёл к выводу, что люди по своей природе чрезвычайно жестоки и не заслуживают сострадания. Даже я, забирая помеченные Вечностью человеческие души, бываю более милосерден, чем простой смертный. В слепом стремлении познать непознанное, человек становиться крайне эгоистичным и даже жестоким. Воистину, наша академия являлась цитаделью безбожников. Наверное, поэтому, вернувшись после занятий домой, я достал из буфета графин с Шустовским коньяком, налил и одним махом опрокинул в себя большую рюмку изысканного напитка. После чего я снял с себя золотой нательный крестик, бросил в ящик комода, где хранил вместе с писчими принадлежностями всякую мелочь, и больше никогда не надевал.

В тот день я окончательно разорвал наш договор со Всевышним. Мне больше не нужно было молить Создателя о спасении своей души.

Сборщик Душ своей души иметь не может, ибо это противоречит его тёмной сути.

Глава 18

10 часов 10 мин. 25 сентября 20** года.

г. Москва, Лубянская площадь

Генерал-лейтенант ФСБ Баринов перед своим прямым и непосредственным начальником — директором ФСБ — отчитывался по понедельникам ровно в 10 часов. Как истинный педант, Владимир Афанасьевич к отчёту начинал готовиться ещё в пятницу. В то время, когда простые граждане открывают автомобильные «ракушки», чтобы выкатить из них застоявшиеся за неделю «Жигули», и, усадив в них жену вместе с котом и склеротической тёщей, выехать за город на благословенные шесть соток, к Владимиру Афанасьевичу начинала стекаться со всех отделов и управлений информация. Процесс был отработан годами, и особой сложности не представлял. Самое главное начиналось после вечернего чая. Владимир Афанасьевич тщательно и не торопясь изучал каждую сводку и делал пометки в грифованной тетради. Ближе к первой вечерней звезде у Баринова складывалась вполне определённая картина по текущим делам, и он, вызвав дежурного офицера, передавал ему секретную тетрадь со своими пометками для составления справки. Как правило, к полуночи работа подходила к завершению: Василий Афанасьевич вычитывал набело перепечатанную справку, запирал документы в сейф, и, если в этот момент не звонил телефон или на ум не приходила очередная оперативная задумка, нехотя покидал кабинет.

Директор ФСБ Павел Станиславович Ромодановский был выходцем из недр самой большой в мире спецслужбы, и кресло директора занял через тридцать лет безупречной службы на оперативно-командных должностях. Ромодановский так же, как и сам Баринов, обладал феноменальной памятью и мог без помощи хидромудрых аналитиков выявить причинно-следственную связь, казалось, совершенно не связанных между собой событий. Несмотря на избыточный вес, Павел Станиславович был лёгок на подъём и обладал достаточным политическим чутьём и административной гибкостью, чтобы сохранять за собой пост директора на протяжении полутора десятка лет. На своём служивом веку Ромодановский пережил одного Генерального секретаря, трёх Президентов и три открытые попытки государственного переворота. После очередного юбилея Павла Станиславовича кто-то из местных острословов заметил, что фамилия Ромодановский стала таким же брендом ФСБ, как знаменитый символ, состоящий из комбинации щита и меча. Это было близко к истине, но Павел Станиславович живым символом быть не хотел: символ — это наглядность и публичность! Истинный контрразведчик всегда должен оставаться в тени. — Так оно спокойней, да и наблюдать из тени сподручней, — то ли в шутку, то ли всерьёз пояснил Ромодановский на очередном рандеву Президенту, который, в отличие от Премьера, специфику Лубянской «кухни» глубоко не знал, и к Ромодановскому, как и ко всей его службе, относился настороженно.

Со своим заместителем Бариновым Ромодановский работал уже вторую пятилетку. Однако, несмотря на полное служебное взаимопонимание, общение между ними продолжало оставаться строго официальным, и больше чем на утреннее рукопожатие Баринов никогда не рассчитывал. Данное положение дел устраивало обоих, и никто перемен не жаждал. Баринов, по складу своего характера, был типичным исполнителем, и на должность директора, которая по сути была больше политической, чем командно-оперативной, никогда не претендовал. Павел Станиславович, наоборот, и в пятьдесят пять лет жаждал продолжения карьерного взлёта, поэтому активно участвовал в развернувшейся «священной войне олигархов», поддерживая одних и обнародуя компромат на других. Хотя, как говориться, хрен редьки не слаще, и оба лагеря толстосумов рассматривали Русь-Матушку не иначе как дойную корову, способную принести в закрома (чуть не сказал — Родины) финансово-олигархических групп очередные миллиарды. Ввиду затянувшейся междоусобицы российской элиты, по выражению самого Ромодановского, он стал «грузнуть», но оперативной смекалки с годами не растерял.

В нынешний понедельник Баринов отчитывался о состоянии дел, имевших большой общественный резонанс и стоящих на контроле у самого Президента.