Книга Большой футбол Господень - Михаил Чулаки

За дверкой оказалась не комната – тесный вонючий чулан.

Там на уложенных вдоль стены овечьих шкурах лежал человек.

Клава за время своей невольной практики уже немного пригляделась к больным – и поняла с первого взгляда, что этот пленник очень плох, что у него, наверное, сильный жар.

Кожа туго обтягивала лицевые кости, глаза смотрели равнодушно. С таким лицом легко умирать.

Со второго взгляда она с трудом узнала своего Виталика.

Господи, а она-то почти поверила, что эти несчастные чеченцы страдают невинно! Выжечь их всех надо было отсюда!

Перестрелять. Сталина сейчас ругают – и правильно ругают: недострелял! Вывозил куда-то, проявлял гуманность – вот и оставил в наследство чеченские проблемы, а надо было всех на месте, если они такие изверги!

Яростная ненависть словно бы успокоила ее. Исчез страх, растворились всякие расчёты – словно бы включилась другая система управления. Клава принялась действовать бессознательно и точно – как лунатичка.

– Берите, перенесите в комнату, где воздух!

– Мы уже переносить – наверх, – сообщил страж.

– Не знаю, куда переносили. Комната нужна, воздух, понятно?!

– Из комнаты убежать, – возразил было один из охраняющих мальчишек.

– Делай, что сказано! Он только на тот свет убежит, никаким своим дурацким калашом не удержишь!

Муса что-то приказал – и стражи взялись вдвоем, перенесли Виталика в переднюю комнату. Видно было, как легко им нести бестелесного больного.

Виталик никак не отреагировал на Клавин голос. Правда, она уже привыкла слегка хрипеть, чтобы звучало хоть чуточку мужеподобно.

– Ну – что? Жить будет? – задал Муса неизбежный вопрос.

– Дорогой товар потерять боишься? – не скрывая злости ответила Клава.

– Товар – да. Много убыток от вас, от русских. Получить мало назад. Честно.

– Надо хорошо лечить, хорошо кормить, может и выживет.

– Говори, что надо.

– Кормить надо хорошо: свежие фрукты, свежее мясо. Антибиотики надо новые. Французские бывают – хорошего спектра. Встанет на ноги – гулять надо, воздух надо.

Виталик слушал волшебные слова: «Фрукты… мясо… воздух…» и не подавал признаков интереса.

– Наблюдать надо непрерывно, – дошла Клава до главного. – Чтобы сразу укол, если плохо. Вези его туда вниз в свои Мохкеты.

– Не надо везти, – изрек Муса. – Будешь здесь, будешь делать укол. Лекарств французских – нет проблемов.

Сам православный Бог внушил ему этот ответ, подумала Клава. Или Богородица заступилась. А покровитель Мусы великий Аллах явно промахнулся, не разглядел планов Клавы со своего высока.

Муса уехал, а резкий кислый запах, присущий только ему, ещё держался в хижине.

Охранники оставались в той же комнате, и Клава не могла попытаться заговорить с Виталиком по-настоящему. Она только повторяла регулярно, старательно играя доктора:

– Больной, ты меня слышишь?.. Как тебя зовут, парень?

Виталик смотрел безучастно сквозь потолок – куда-то в глубины неба – и ничего не отвечал.

Попробуй провезти такого насквозь через всю Чечню, даже если удастся уйти от приставленных к нему двоих стражей!

Только если Бог уж очень поможет.

* * *

На тех планетах, где Господствующее Божество предусмотрело половое деление, половая страсть – самая сильная. Что бы ни говорили. Почти во всех языках «любовь» в самом плотском смысле и «любовь» к Богу, и «любовь» самого Бога, которую требуют к себе эти твари – одно и то же слово. Повторяют в экстазе: «Бог есть любовь». То есть получается: «Бог есть совокупление». Лестно, ничего не скажешь. Впрочем, что Оно хотело, то и получило: не надо было составлять такую взрывчатую половую смесь. Опаснее смеси кислорода с водородом.

Сильные чувства видятся Божеству цветными вспышками, и сексуальная страсть окрашена в дымно-багровые тона. Отчего вся Земля – планета в багровом дыму.

Люди веками сетуют на неразделенную любовь. Придумали странные занятия: литературу и искусство – прежде всего для того, чтобы перепевать муки любви. Что же они натворили бы, оказавшись в Его положении?! Ведь Оно – неделимо, нераздельно и заключено в Себе Самом. А любовь, из-за которой столько шума, удел отделенных друг от друга существ.

Конечно, Оно испытывает иногда некоторую симпатию к отдельным существам. Но мимолетные симпатии не могут развеять презрительное равнодушие к смертным мгновенным особям – которое всегда и перевешивает в конце концов. Исступленная страсть возможна только к созданию примерно равному. В одиночестве любовь нереальна. Реальна – мечта о любви.

* * *

Галочка только и думала о Сергее – теперь она хоть знала, как его зовут. И её злило, что она не может сделать для него такую малость: свести его с Денисом.

В школу он не являлся. Она ещё раз позвонила к нему домой, и его мамаша зло ответила, что Денис срочно уехал. Галочка сразу почувствовала, что она врет. Если бы Денис должен был уехать, он бы непременно предупредил ее, бедненький: ведь он так влюблен.

Мальчишки в классе тоже ничего не знали, а какого-нибудь близкого друга, которому бы Денис рассказывал всё-всё-всё, у него не было. Он пытался найти в Галочке разом – и друга и подругу.

По всей логике оставалось, что кроме дома о Денисе можно спросить только в церкви, куда он ходил. Галочка верит в Бога сама по себе, но не любит попов. Они похожи на ментов, только на свой лад: такие же пронырливые и всё хотят знать.

Галочка отправилась в церковь. Мимо нищих у ворот она прошла не останавливаясь – и совершенно напрасно, потому что Онисимов ещё не бросил своего здешнего промысла и как раз стоял на дежурстве. В самой церкви было пустынно. Шмыгала маленькая старушка в синем халате, чего-то прибирала. Тетя Груша. Галочка подумала, что такие служительницы всегда всё видят и знают. И устремилась к цели без всяких сомнений: пусть старая сплетница думает всё, что хочет – что она гоняется за Денисом, вешается к нему на шею.

– Здравствуйте, простите пожалуйста, вы не знаете Дениса Мезенцева, который сюда часто ходит?

Служительница сразу прониклась сознанием своей значительности – и осведомленности:

– Денисочку? Конечно, знаю!

– А он давно здесь был?

– Давно! Сколько-то дней. Отец Левонтий его увещевал, обличал гордыню, и он больше не показывался.

– Какую гордыню?

– Ну – как сказать? Вообразил, что он какой-то святой, я не знаю. Что он может благословлять. Две юроды к нему кинулись, а он их ка-ак благословит! Такой важный стал. И ушёл с тех пор.