Книга Натюрморт с дятлом - Том Роббинс

– Тише! – зашикала на нее Яблонски и осторожно огляделась по сторонам. – Не смей и упоминать о взрывах, даже в шутку. Послушай, сестренка, у меня есть для тебя хорошие новости. Бернарда не будут судить. Завтра утром его перевезут в тюрьму на острове Мак-Нил. Он получил десять лет. Это значит, что через двадцать месяцев он сможет рассчитывать на условно-досрочное освобождение.

Двадцать свечей в именинном пироге. Двадцать сигарет в пачке «Кэмел». Двадцать месяцев в тюряге. Двадцать глотков текилы в желудке юной девицы. Двадцать веков с последней осечки Господа нашего, а мы до сих пор не знаем, куда уходит страсть.

52

Движение дятла по стволу дерева представляет собой правильную спираль. Мы, однако, не станем связывать винтовое перемещение шустрой птички с макрокосмической спиралью нашей галактики или микрокосмической спиралью молекулы ДНК, равно как и с тысячью других существующих в природе завитков – скажем, с раковинами улиток, колесами подсолнухов и венчиками маргариток, дактилоскопическими рисунками, циклонами и т. п., – не следует придавать геометрии больше значения, чем в состоянии переварить земной ум. Остановимся на том, что дятел появляется сперва с одной стороны дерева, потом с другой; исчезает, а затем снова показывается, только уже чуть-чуть выше по стволу.

Бернард Мики Рэнгл снова исчез – на этот раз в самом охраняемом крыле федерального исправительного учреждения на острове Мак-Нил, но на скорое его появление не надеялся никто, за исключением разве что ее королевского высочества Ли-Шери. Конечно, его могли освободить через двадцать месяцев при условии хорошего поведения, но кто мог ожидать хорошего поведения от Дятла? Уж явно не администрация тюрьмы Мак-Нил. Дятла посадили в одиночную камеру. Видеться ему разрешили только с адвокатом, да и то Нина встретилась с ним всего один раз, потому что Бернард отказался от ее услуг, узнав, что его лишили такого забавного развлечения, как суд. Яблонски попыталась объяснить, что при желании он может оттрубить свои положенные тридцать лет плюс дополнительный срок за побег или заработать примерно столько же по-новой, особенно если устроит в зале суда нелепое бунтарское представление.

– Тебе невероятно повезло, – убеждала его Нина. – Тебе вообще светило выйти на свободу белоголовым орланом, а не дятлом, а так я успею вернуть тебя в тираж, пока твоя рыжая шевелюра еще не сменила цвет.

Бернард поблагодарил Нину Яблонски за заботу, но в душе ощутил, что его предали, и уволил ее.

– С политиками всегда одна и та же проблема, – вздохнул он. – Все вы – левые, правые, центристы – твердо уверены, что цель оправдывает средства. – С этими словами он исчез из виду, как всегда, смещаясь по спирали.

В тот день, когда Бернарда перевозили на остров Мак-Нил, сиэтлский «Пост-Интеллидженсер» опубликовал его фото размером в один столбец. Как всегда, он довольно ухмылялся, точно смаковал во рту сочную газетную жвачку. Испорченных зубов и веснушек видно почти не было, но глаза Дятла, запечатленные в блеклом сером цвете, буравили читателей и горели той особой жаждой жизни, которая присуща вечно мятущимся душам.

Ли-Шери вырезала фотографию из газеты и сунула ее под свою истерзанную подушку. Головную боль, которой принцесса мучилась с похмелья, это снять не помогло – железные молотки у нее в висках стучали едва ли не сильнее, чем тефлоновый клапан в груди у короля, – но посреди ночи ее вдруг разбудил топоток бурундука, живущего в центре Земли, и этот звук показался ей неожиданно близким.

53

В тот год весна по традиции пришла в Пьюджет-Саунд подобно тому, как подружка невесты карабкается на праздничный шест, смазанный маслом. После медленного и небезопасного подъема, когда пышущая жаром весна, вся в цветах и оборках, казалось, уже добралась до самого верха, она вдруг опять съехала в грязь, оставив заветный флажок зимы одиноко и упрямо трепыхаться на вершине столба, олицетворяющего смену времен года.

Когда Ли-Шери, маясь похмельем, легла спать, весна уже довольно высоко влезла на шест. Проснувшись через два дня, принцесса обнаружила, что грянул крепкий, не по сезону, мороз. Холод вышиб душу из насекомых и набухших почек, нагнал февральского страху на птиц и батареи центрального отопления. Прекрасный Принц не дрыгал и лапкой, так что Ли-Шери уже сочла его мертвым, но когда первый луч солнца пробился сквозь замерзшее окно, принцесса поставила террариум перед открытой духовкой, и Принц-жаба ожил. Стоический процесс воскрешения прошел на глазах у Ли-Шери. Стояла середина апреля. За исключением самых отъявленных пессимистов, которые вечно пугают остальных возвращением ледникового периода, никто на северо-западе США не был готов к такой стуже.

На Пионер-сквер, куда принцесса приехала для последней встречи с Ниной Яблонски, заиндевелые булыжники придавали мостовой сходство с плантацией сливочного зефира. В утреннем сумраке кусты и пьяницы выглядели как испуганные дети. Иней посеребрил даже ноту «ре» паромного гудка, а глядя на уличные люки, можно было подумать, что они нюхают кокаин. Люки показались Ли-Шери увеличенной копией ноздрей Хулиетты. Принцесса поджидала, когда та чуть-чуть отойдет от кайфа, чтобы спросить старушку о судьбе золотого мячика, но в последнее время такого случая все никак не представлялось.

Ли-Шери была одета в плотный зеленый свитер и джинсы, но, познакомив Нину Яблонски со своими новыми планами, поняла, что утеплилась недостаточно хорошо, поскольку прием ей был оказан более чем прохладный. Яблонски обозвала Ли-Шери эгоистичной, легкомысленной, самовлюбленной и избалованной девчонкой.

– Установление континентальной монархии Мю – абсолютно сырая идея, – заявила адвокатесса. – Она неосуществима в принципе, потому что все эти свергнутые короли и графья в изгнании владеют немалыми кусками крупных компаний и получают сверхприбыли, которые могут уменьшиться из-за всяких там экологических мероприятий. Твоя идея никогда бы не сработала, но по крайней мере это был шаг в правильном направлении, достойный уважения порыв, попытка занять себя чем-то еще, кроме собственных эмоций. Это, однако…

– Ты думаешь, что любовь менее важна, чем экология?

– Я думаю, что экология и есть любовь.

Профессора Бунтарского колледжа, специализирующиеся на тяжелых безумствах, сочли бы противоположные точки зрения Ли-Шери и Нины Яблонски признаком более общего конфликта между социальным идеализмом и романтизмом. Как следует подкрепив силы организма текилой, ученые мужи пояснили бы следующее: даже будучи самым ревностным сторонником общественного движения, романтик в конце концов неизбежно отойдет от активного участия в нем, поскольку этика масс – превосходство организации над индивидом – являет собой прямое оскорбление интимности. Интимность – главный источник удовольствий, которые услащают эту жизнь, первостепенное условие тяжелых безумств. Без тяжелых (сокровенных) безумств юмор становится беззубым и потому плоским, поэзия делается общедоступной и превращается в прозу, эротика доходит до автоматизма и вырождается в порнографию, человеческое поведение становится предсказуемым, а следовательно, легко поддается управлению. Что же касается магических чар, то их нет и вовсе, так как цель всякого общественного деятеля – обрести власть над другими, а любой волшебник и маг стремится лишь к власти над самим собой: он ищет власти над высшим сознанием, которое, несмотря на свою универсальную и даже в чем-то космическую природу, отчетливо прослеживается в интимности. На первый взгляд может показаться, что человеческая натура способна одновременно и участвовать в общественной деятельности, и сохранять интимность, но, к величайшему сожалению, даже самые благие намерения в итоге оказываются жертвой банальной тупости. В общественном движении, как в пчелином улье или в термитнике, нет места своеобразию, не говоря уж об озорстве.