Книга За короля и отечество - Линда Эванс

— Хорошо сказано, — кивнул Анцелотис.

Они подняли тело Думгуэйла Хена, положили его на седло оставшегося без всадника коня и крепко привязали для последней королевской поездки. Жеребец самого Думгуэйла лежал у ног Стирлинга, ощетинившись обломками копий и пик. Клинох подобрал отцовский меч, стер с него кровь, убрал в украшенные серебряным орнаментом ножны и приторочил его к своему седлу.

Тем временем катафракты тоже подобрали своих убитых, не забыв снять с павших пиктов мало-мальски годное к употреблению оружие. Насколько показалось Стирлингу, ничего другого соблазнительного у тех отыскать и не удалось бы. Впрочем, и от этого зрелища его мутило сильнее, чем в Белфасте. Лишенные провизии и запасов оставшиеся в живых женщины и дети были обречены на голод. Наверняка ведь Арториус с Анцелотисом не могли не видеть угрозы, которую представляют собой отчаявшиеся от голода мародеры. Тем временем уцелевших беженцев безжалостно гнали с поля на север, не дав даже похоронить убитых родных. Над головой уже зловеще кружили в ожидании своей очереди вороны.

Забираясь обратно в седло, Стирлинг услышал обрывок разговора кавалеристов-кельтов: те возмущались назойливостью пиктов, которые, вместо того чтобы тихо и спокойно помирать по ту сторону границы, ломятся толпами на юг, убивая по дороге кельтских королей. Ковианна Ним, Ганхумара и королева Моргана не участвовали в бою, однако обе королевы держали мечи наготове, а Моргана стискивала рукоять своего с такой силой, что пальцы побелели. Теперь женщины подъехали ближе, а Ганхумара протолкалась к Медройту — тот бился, не отставая от Арториуса с Анцелотисом, а теперь сидел в седле, уставившись незрячим взором в наследника Стрэтклайда. Крови на его мече было не меньше, чем у остальных бриттов.

Ганхумара прошептала что-то слишком тихо, чтобы Стирлинг мог расслышать ее слова, однако от него не укрылась настороженность, с какой наблюдала за своим племянником и женой Арториуса Моргана. Только тут до Стирлинга вдруг дошло, что Медройт с Ганхумарой почти ровесники. Взгляд, который бросил Медройт на юную королеву, отозвался у Стирлинга в мозгу тревожным звонком — столько было в этом взгляде тоски и безнадежной любви.

Запутанный и с каждой минутой продолжавшийся запутываться еще сильнее клубок политических интриг, в которые Стирлинга сунули, можно сказать, без всякой подготовки, усложнился еще на моток, когда до него дошли все возможные последствия этого несчастного романа. Племянник Морганы, потенциальный наследник какого-то там престола, по уши втюрился в юную красотку — жену Арториуса и тоже королеву… Да и ее ответный взгляд и прикосновение руки показались ему куда нежнее тех, которыми она удостаивала своего супруга. Катастрофа все разрасталась, а у Стирлинга не имелось ни малейшего представления о том, как выбраться из всего этого.

Они двинулись дальше на юг; теперь их отряд удвоился. Гододдинская конница держалась за Анцелотисом, стрэтклайдская — за принцем Клинохом. Моросивший всю ночь дождик сменился ливнем, от которого Стирлинга не защищали ни плащ, ни шлем. Ветер швырял заряды дождя поперек дороги, едва не сдувая всадников вместе с лошадьми. Стирлинг привык нести дежурство в любую погоду, но не верхом и тем более не после нелегкого боя — и уж ни разу ему не доводилось прежде выступать без надежды на центральное отопление и горячий чай — да хотя бы кофе — к вечеру.

На протяжении этого утомительного дня они миновали несколько поселений бриттов: по большей части обнесенных стенами деревень, маленьких горных крепостей и построенных еще римлянами укреплений для размещения вспомогательных войск. Сторожевые башни окружались деревянными частоколами и рвами с водой; их похожие на ящик наблюдательные площадки выступали над каменной стеной со всех четырех сторон. Отряд Арториуса посылал всадников в каждое укрепление, дабы известить тех о гибели королей и подготовить к новым испытаниям.

С обеих сторон дорогу окружали голые поля. Урожай уже был собран и хранился теперь в больших каменных амбарах, дававших хоть какую-то защиту от крыс и дождя.

Угу, буркнул Анцелотис, это просто чудо Господне, что нам удалось убрать урожай почти без потерь, ибо погода была хуже некуда, не по сезону сырая и холодная. Мужчины работали в поле при свете факелов, чередуясь с женщинами и детьми, стараясь обогнать дождь. Но часть пшеницы все-таки потеряли.

Господи, сообразил Стирлинг, от голода их отделяет всего один неурожайный год — и никакой помощи из-за океана, никаких воздушных мостов… Он слишком привык жить в мире, где избыток урожая в одной стране мог за считанные часы быть переправлен в другую, пострадавшую от засухи или наводнения. Еще одним сюрпризом стало для Стирлинга обилие христианских церквей — деревянных или каменных, в зависимости от размера города или деревни, в которых их построили. Это, в свою очередь, удивило Анцелотиса. Ты что, с опаской поинтересовался король скоттов, разве не христианин?

Да нет же, отозвался Стирлинг. Просто я не ожидал, что здесь их будет так много. Век-то какой еще…

Анцелотис фыркнул, и Стирлинг не понял, чего в этом звуке больше: гнева или презрения.

Может, я веду свой род и от друидических королей да мудрецов, Стирлинг из Кэр-Удей, но эти друиды уже два века как обращены в христианство. Не буду врать, таких, что живут по-старому, сейчас едва ли не больше, чем при римлянах, и все же мы стараемся в меру сил своих следовать учению Христа. Ну конечно, лукаво добавил он, Рим от нас не в восторге. Ересь — так они называют те вольности, что мы себе позволяем говорить насчет свободы воли и бессмертия души. Всего век прошел с тех пор, как они объявили нашего величайшего философа, Пелагия, еретиком.

Еретиком? Стирлинг даже зажмурился, представив себе возможные последствия такого обвинения. До сих пор он и не задумывался над тем, что может означать ересь в раннюю христианскую эпоху. Это изрядно огорчило его. Анцелотис тем временем продолжал возмущаться.

Нет, ты только представь себе: объявить человека еретиком всего за то, что он посмел спорить с этим жирным боровом Августином! С этой его проклятой доктриной предначертания, которая не оставляет человеку ни малейшей возможности не грешить! С какой, скажите, стати следовать Пути Истинному, ежели судьба и природа твоя определены заранее, если и грехи твои предначертаны Господом, а не твоей собственной волей? Тьфу! Анцелотис возмущенно сплюнул на обочину. Вот эти римские епископы и есть настоящие еретики. Любому дураку ясно, что человек должен обладать правом выбора: грешить ему или нет, а иначе само понятие греха и божественного возмездия оборачивается пустым надувательством. А впрочем, ну их, римлян, с их толкованиями. Уж скорее я сяду за стол с этими варварами, пиктами, ирландцами и саксами, какими бы они ни были язычниками и безбожниками, чем с этими святошами из Рима, что кличут нас еретиками всего за то, что мы следуем заветам Христа так, как он сам этого хотел.

Да, положение дел с религией на Британских островах в шестом веке явно было не менее взрывоопасным, чем в Северной Ирландии двадцать первого века. Страстность Анцелотиса неприятно напомнила Стирлингу Белфаст со спорами о том, какая версия христианства единственно истинна. Впрочем, по дороге Стирлинг заметил и другие святилища — и несколько из них были, несомненно, языческими. Чаще всего святилища располагались на опушке рощ, у колодцев или источников. В рощах виднелись женские фигуры — однако, чем они там занимаются, Стирлинг даже предположить боялся, а Анцелотис пояснять не стал.