Книга Уто - Андреа де Карло

Он протягивает руку и касается ее волос возле левого виска. Испуг, растерянность, бешеный бег не-мыслей, жгучая радость от сознания, что он решился.

УТО: Спасибо.

НИНА: За что?

УТО: Не знаю. За твои скулы.

НИНА: При чем тут мои скулы?

УТО: Они у тебя красивые. Спасибо, спасибо, спасибо. Разве ты не учила меня, что нужно говорить «спасибо»?

НИНА: Да, но я ненавижу свои скулы. Они у меня чересчур широкие. Из-за них я такая мордастая.

УТО: Глупости. Глупости. И еще раз глупости.

Удивленно-обиженная, недоверчиво-довольная, она открывает рот, но не достает из меда ни слова. Его пальцы у нее в волосах, блестящих, гладких, жестких, как лакированные шелковые нити. Мягкая, теплая упругость ее шеи, ее аккуратного, мило оттопыренного ушка с невероятного рисунка мочкой. Два магнитных поля с разными полюсами притягивают их друг к другу сильнее, чем электрический ток, поднимающийся от пальцев к сердцу. Но оба упираются, балансируя в глубоком, почти по колено снегу, делают все, чтобы удержаться на месте; расстояние между ними меньше вытянутой руки, но и этого зазора более чем достаточно, чтобы помешать проявлению их чувств. Он должен был бы поднять и вторую руку, обхватить Нину за шею и привлечь к себе, свести зазор на нет и поцеловать ее в губы или хотя бы в волосы, или в лоб, или в шею, ощутить через пуховую куртку плотность ее худого тела, почувствовать близко-близко запах ее жвачки и что-то сказать ей скороговоркой, закрыть глаза, перестать видеть и шевелить мозгами, наплевать на то, как он выглядит со стороны, наплевать на равновесие и на стиль. Он должен был бы последовать инстинкту, отдать себя во власть течению, ухватиться за этот миг, совершенно не думая о промежутке между «до» и «после», между «когда» и «как», между простым и сложным, между воображением и действительностью. Должен был бы…

Вместо этого он убирает руку; кружится голова, все больше притягивает пустота; он встает, поворачивается и идет по глубокому снегу. Он не считает, что поступил правильно, даже если в его разочаровании есть что-то приятное и в его сожалении – оттенок гордости; подушечки его пальцев, их нервные рецепторы почти до боли переполнены ощущениями. Он машинально, совершенно не контролируя собственных движений, ускоряет шаг, скользит на склоне, ведущем к дороге, падает на бок, слишком торопится встать, слишком энергично отряхивается от снега, слишком быстро идет дальше. Нина идет за ним в том же темпе. Он не оглядывается, он бежит от нее, боится на нее смотреть.

Я произвожу впечатление на гуру (и не только на него)

Марианна, в сто раз более возбужденная, чем в тот вечер, когда потащила всех смотреть закат, влетела в гостиную со словами:

– Угадайте, что я скажу? Угадайте, что я скажу? Сегодня у нас ужинает Свами! Свами придет к нам в гости!

Я полулежал на диване, в руках у меня был журнал «Оружие», который я купил в Нью-Йоркском аэропорту и который забыл вынуть из дорожной сумки: автоматические пистолеты, револьверы и помповые ружья, результаты проведенных редакцией испытаний, сравнительные характеристики и рекомендации по применению, изрешеченные мишени, реклама, зеленые номера для заказа автоматов и гранатометов по почте. Джеф-Джузеппе, сидя в кресле, слушал в наушники взятую у меня кассету группы «Скам бэгз» и в такт музыке качал ногой.

Мать подошла к нему, нажала кнопку «стоп» и, наклонившись к самому уху, сказала:

– Ты слышал? У нас ужинает Свами! Сегодня вечером!

– Здорово! – сказал Джеф-Джузеппе, как будто ему сообщили самую прекрасную весть на свете. Тут же он смущенно посмотрел на меня и дал полный назад: убрал с губ улыбку, включил плейер. Вот уже несколько дней, как ему удавалось равняться на меня, пока еще робко и не во всем, иногда идя вдруг на попятную, но главное – он поглядывал на меня, старался быть на высоте.

Его мамаша умудрилась уже несколько раз пересечь гостиную взад-вперед на волне энтузиазма.

– Разве это не чудо? Разве не удивительно? – вопрошала она. – Он поправился, он совершенно здоров!

Я почти не обращал на нее внимания, поглощенный статьей, где какой-то тип с бульдожьей мордой объяснял, что дома держать второй пистолет лучше всего в морозильной камере холодильника. Фотография типа с бульдожьей мордой, который пятится задом от грабителя, вооруженного помповым ружьем; фотография типа с бульдожьей мордой, который открывает морозильную камеру с таким видом, будто хочет охладить пыл грабителя аперитивом; фотография типа с бульдожьей мордой, который стреляет. У пистолета, объясняла бульдожья морда, должна быть убойная сила не меньше, чем у «магнума 44», видного на фотографии. Маленький калибр плох тем, что если сразу не уложишь грабителя, а только легко ранишь, то твое дело дрянь, особенно когда грабитель пьян или напичкан наркотиками.

Марианна снова порхнула через гостиную, я слышал, как в коридоре она постучала в Нинину дверь, спросила:

– Знаешь, кто к нам придет вечером?

Голос Нины утонул в толстом ковровом покрытии, которое устилало полы во всем доме, но голос Марианны, громкий, звонкий, долетал до меня.

– Свами! – говорила она. – Он придет к нам! Мне только что звонила Капурна, главная ассистентка.

Она уже вернулась в гостиную, посмотрела на меня и Джефа-Джузеппе, который, как и я, прятал глаза, оглядела окна, шкафы, книги, все вокруг, как будто ее дом неминуемо ожидало посещение придирчивой комиссии.

– Ты мне не поможешь? – спросила она Джефа-Джузеппе.

Джеф-Джузеппе вопросительно посмотрел на меня – как, мол, ему реагировать? – но Марианна оказалась передо мной прежде, чем я успел шевельнуть бровью.

– Нужно сказать Витторио. Сходи, пожалуйста, к нему, – попросила она меня. – Пусть приготовит побольше дров для камина.

Я нехотя поднял глаза, полнейшая безучастность во взгляде, но Марианна была слишком возбуждена, слишком окрылена, чтобы обращать внимание на такие мелочи. Она нетерпеливым резким движением потянула меня за рукав.

– Ему нельзя мерзнуть. – Она смотрела на меня умоляющими глазами. – Свами только что выздоровел, не надо об этом забывать.

Я встал с дивана, она в это время уже подняла с кресла Джефа-Джузеппе и тащила его через гостиную, не оставив ему времени показать, чего он достиг за последние несколько дней под моим руководством. Я поплелся в барокамеру, полный глухого раздражения, которое ощущал физически, – все тело болело.

Витторио, услышав от меня про гуру, молча положил кисть, обтер руки тряпкой. Можно было подумать, что я сообщил ему, что кто-то умер или что началась война, – такое серьезное, такое важное было у него лицо. А какой взгляд! Ну прямо как у командира штрафного батальона перед атакой. В конце концов он улыбнулся, но для этого ему понадобилось несколько секунд, если не полминуты.

– Это замечательно, – сказал он. – Идем.

Он вышел из ателье и более решительным шагом, чем обычно, направился впереди меня к поленнице под навесом.