Книга Мокко. Сердечная подруга - Татьяна де Ронэ

– Наверное. Но мне не хватает решительности. Я слабак. Констанция часто мне это говорила. Я не смог бы посмотреть им в глаза, как не смог уйти от Кьяры, когда узнал, что Констанция ждет ребенка.

– Но почему Констанция так долго им не говорила?

– Ей хотелось привезти к ним малышку и рассказать все, в том числе и кто ее отец. Но она опасалась их реакции. Не забывайте, я – женатый мужчина, у меня есть дети, я старше нее и, вдобавок ко всему, иностранец. И потом… Вы ведь знаете нрав Бернара Деламбра…

– Почему она от вас уехала?

– Констанции хотелось разобраться в себе. Она поняла наконец, что я не оставлю жену и детей, как бы сильно ее не любил. А ей противна была перспектива стать моей «штатной» любовницей и жить здесь, во Флоренции, но отдельно от меня. Уехать во Францию на лето – это было спонтанное решение. Я думал, Констанция быстро вернется – быть может, не ради меня, но ради нашей дочки, в то время совсем крошки, которую на время своего' отсутствия она оставила на попечение нашей общей подруги. Но по дороге в «Эрмитаж» она погибла…

– А ваша супруга?

– Когда я узнал о смерти Констанции, пришлось во всем ей признаться. Но она уже давно все поняла. Она показала себя с лучшей стороны – согласилась воспитывать этого ребенка, как если бы он был нашим собственным. Невзирая на сплетни и пересуды.

«Так вот он, ключ к загадке! Вот почему у Кьяры такие грустные глаза, такая печальная улыбка…» – подумал я.

– Людей не обманешь, – продолжал Лоренцо. – В роду Валомбра никогда не было светловолосых и голубоглазых детей. И все-таки Флоранс – это все, что осталось у меня от Констанции. – Он повернулся и посмотрел на меня с улыбкой. – Вы ведь заметили, правда? Она такая же белокурая, как Констанция, у нее глаза матери и ее лоб… И характер материнский уже дает себя знать! Бесценное сокровище… Наше сокровище.

– Давайте еще поговорим о Констанции.

Лоренцо улыбнулся.

– Я могу рассказывать о ней дни напролет!

* * *

На следующее утро после возвращения в Париж я проснулся с температурой. Самочувствие было ужасное. Я понял, что нужно как можно скорее увидеться с профессором.

– Приемная профессора Берже ле Гоффа, добрый день!

Только услышав голос Жозефины в телефонной трубке, я понял, как сильно по ней соскучился. Когда мы встретились в больнице, мне захотелось ее обнять, но я чувствовал себя слишком разбитым даже для банального разговора, поэтому молча любовался ее красивым личиком, ее фигурой. Она смотрела на меня с беспокойством.

– Я несколько дней не могла до тебя дозвониться, – тихо сказала Жозефина. – Где ты пропадал?

– В Италии.

У нее округлились глаза.

– Один?

– Да.

– А вот и профессор! – все тем же полушепотом сообщила она. Профессор послушал мое сердце. Виду него был озабоченный.

Он пояснил, что у меня начался кризис отторжения, этим объясняется высокая температура. Мне придется отдохнуть еще несколько месяцев, увеличить дозы медикаментов и пройти несколько дополнительных обследований, сдать биопсию и некоторые анализы. О том, чтобы выйти на работу, как планировалось раньше, теперь не могло быть и речи. Я отнесся к новости спокойно, поскольку был к этому готов.

На улицу Шарантон я вернулся грустный. Хватило небольшой простуды, кратковременного недомогания, чтобы все планы, которые я с таким энтузиазмом вынашивал, рухнули. Хрупкость собственного здоровья удручала меня. В очередной раз я осознал, что не такой, как все. Что ж, Брюс, придется привыкнуть к мысли, что ты живешь с трансплантатом и любая инфекция может стать для тебя фатальной!

Матье до сих пор пребывал в убеждении, что я прекрасно себя чувствую и вернулся из приятной поездки. Как сказать ему правду, чтобы он не разволновался? Может, лучше постараться, чтобы он не догадался, как мне плохо?

От Жозефины я скрыть ничего, увы, не мог. Я пришел на прием к профессору далеко не в лучшем виде, к тому же у нее был доступ к моей медицинской карте. Я планировал поужинать в одиночестве, когда в дверь позвонили. Я увидел Жозефину с горой пакетов.

– Я принесла тебе ужин, – объявила она.

На ней была короткая юбка и черные колготки.

Я с упреком заметил:

– А я думал, ты не желаешь меня видеть.

Передернув плечами, она проскользнула мимо меня в прихожую.

– У меня отвратительный характер. Тебе придется привыкать.

Мгновение – и она оказалась в моих объятиях, теплая, дрожащая. «Я все время о тебе думала», – шепнула Жозефина мне на ухо. Когда я упрекнул ее в злопамятности, она попросила прощения.

Из пакетов, которые она поставила на пол, пахло весьма аппетитно. Оказалось, Жозефина решила устроить по поводу моего возвращения маленький праздник и по пути заскочила в итальянскую тратторию. Она заявила, что приготовит все сама, без моей помощи. «Тебе надо больше отдыхать, – напомнила она. – Профессор был категоричен!»

После ужина, когда мы сидели за столом в свете свечи, Жозефина взяла меня за руку. «Ты и вправду думала, что я сошел сума?» – спросил я. Она ответила, что, честно говоря, временами ей казалось, что с моей головой не все в порядке. И добавила, что во мне что-то изменилось. Может, случилось что-то, что заставило меня волноваться?

– Да. Я услышал историю о любви без будущего и о портрете, запертом в шале на краю света, – ответил я с твердым намерением все ей рассказать.

Инфекция, с которой сражался мой организм, ослабила меня. Я буквально засыпал на ходу. Тем более что пришло время принять таблетки и отправиться в постель. Жозефина коснулась прохладной рукой моего горячего лба. Проваливаясь в глубокий сон, я чувствовал, как она прижимается ко мне в постели. Тепло ее обнаженного тела было так приятно, так утешительно…

– Я люблю тебя, Брюс, – шепнула она мне на ухо.

* * *

На первых порах Констанция Деламбр была для меня персонажем абстрактным. И все же она продолжала жить благодаря своему сердцу, которое теперь билось в моей груди и в котором сохранилась частичка ее души. Ее предчувствия, ее чувство юмора, ее восприимчивость и ее упорство проникли в мое сознание, растворились в моей крови. Я перенял от нее даже некоторые черты характера, личностные особенности, которые заполнили пустоту в моем существовании. Пережил бы я что-то подобное, если бы мне пересадили чье-нибудь другое сердце? И только ли у меня – одного из множества людей, переживших трансплантацию, установилась столь тесная и необъяснимая душевная связь с донором?

Рассказывая Жозефине о Констанции, я невольно заимствовал слова Лоренцо. Он любил ее, а потому описывал свою возлюбленную увлеченно, и теперь я прекрасно представлял себе ее характер. По ходу его рассказа образ Констанции оживал, приобретал краски, форму, объем. Возлюбленный, в отличие от сестры, сумел найти такие слова, что мне стало казаться, будто я знаю Констанцию много лет. Она верила в любовь, терпение, взаимопомощь, доверие. Цельная, импульсивная, нежная, она больше любила отдавать, нежели получать. Еще она любила смеяться, но и часто плакала – от гнева, печали, сопереживания. Не боялась страдания, смерти, старости.